Лидер лучшей русской панк-группы «Последние Танки В Париже» говорит, что музыка — не главное в его жизни.
– Ты окончательно переехал в Петербург из Выборга?
– Ну да, совсем. Выборг, понимаешь, очень хороший город, но чересчур маленький. И каждый день видеть вокруг себя одни и те же лица – это все-таки немного утомительно. Хотя, наверное, после пятидесяти лет это и хорошо.
– Вернешься туда обратно, когда тебе исполнится пятьдесят?
– Туда я вряд ли уже вернусь. Не помню, кто это сказал: "Никогда не возвращайся в те места, где ты был счастлив".
– Счастлив? Насколько я знаю, в Выборге ваши концерты постоянно разгоняли.
– Да, мы отчасти поэтому оттуда и уехали. Там и выступать, по сути дела, негде. Есть один рок-клуб, с которым у нас полностью испорчены отношения. Мы выступали там раз в год, и каждый раз были проблемы с милицией.
– Честно сказать, давно не видел, чтобы музыкантов на концертах била милиция.
– На последнем концерте в Выборге меня прямо на сцене свинтили, отвезли в отделение и наваляли по ребрам со словами: "Путин – наш президент". Я тогда почувствовал себя Федерико Гарсией Лоркой. А недавно мы играли в Петрозаводске, и после выступления в гримерку пришли три мента меня конкретно мочить. Местные ребята, организаторы, меня просто спасли – они этих ментов взашей вытолкали со словами: "Это музыканты, которые имеют право на сцене делать все, что они хотят". Вообще, Петербург и Петрозаводск – два места, где более-менее классно играют панк-рок, ну еще Берлин, конечно.
– Что это значит – классный панк-рок?
– Это когда на концерте публика понимает, о чем ты говоришь, и за внешностью может увидеть какое-то внутреннее содержание, которое для меня лично важнее.
– Эпатаж – это внутренняя необходимость или внешний вызов?
– Одни называют это эпатажем, а я – адекватной реакцией на неадекватную публику.
– То есть это внешнее?
– Скорее, да: сознание определяется бытием, выражаясь по Канту.
– Ты начал со стихов или с музыки?
– Естественно, со стихов, причем два года я писал что-то совершенно кошмарное, учился потихоньку – у Слуцкого, у Маяковского, у Аполлинера, у Набокова, у Ходасевича, у Бродского, у позднего Мандельштама, у Мартынова, незаслуженно забытого поэта.
— А почему ты решил, что это всетаки надо петь?
— Это получилось случайно. Я и вправду не музыкант, но мне кажется, что в панк-группе вокалист и не должен быть музыкантом, в противном случае она станет профессиональной, а профессионализм для панк)группы — это смерть. Как пел Науменко: «Я люблю только любительские группы».
— Ты както сказал, что не любишь Сида Вишеса, это довольно странно для панка.
— Мне он не нравится. Я считаю, что он ничего не сделал.
— А кто же тогда придумал панк?
— Джон Лайдон, возможно, или группа Clash, или даже их продюсер Макларен. А Сид Вишес просто играл на гитаре четыре аккорда и торчал, и больше ничем не занимался. Он не был по)настоящему творческой личностью и поэтому не представляет для меня особого интереса. В этом отношении я сноб.
— И всетаки умение сделать из себя фигуру, как это сделал Сид Вишес, — это тоже талант, тоже творчество.
— Ты говоришь о Мэрилин Монро, которая была очень средней актрисой, ничего не умела делать и при этом стала культовой фигурой. Это типичная постмодернистская подмена. Такого рода ценности — все они на самом деле ложные. Они не несут в себе никакой внутренней сути, как раз моя поэтическая задача — заменить эту подмену искренностью. Характерно, что все эти творческие заменители, как правило, ироничные, взять творения того же Уорхола, или Дали, или Умберто Эко...
— Неужели тебе не нравится Эко?
— Это безумно талантливый писатель, но он оперирует постмодернистскими категориями. Поэтому Эко для меня в другом окопе, а Набоков, как ни парадоксально, на моей стороне: хотя он и был в определенной степени зачинателем постмодернизма, однако никогда не ставил эти ценности во главу угла. Он создал собственную мораль и всегда строго следовал своим убеждениям. А современное искусство по большей части пусто изнутри.
— Ты хочешь сказать, что, если бы у тебя была возможность убить самого главного, по твоему мнению, негодяя, ты бы отказался?
— Я бы дал ему срок. Пожизненный.
Интервью: Стас Елисеев
Фото: Евгений Мохорев
Комментарии (0)