Олеся Туркина

Ведущий научный сотрудник отдела новейших течений Русского музея стала одним из кураторов публичной программы «Манифесты», а вместе с Виктором Мазиным подготовила выставку и книгу о Мамышеве-Монро.

«Манифеста», вообще, была нужна городу? Может, лучше было эти деньги художникам раздать?

Это событие из разряда тех, которые, как говорится, трудно переоценить. Мы сидим у себя дома, и к нам привозят выставку, которая способна изменить взгляд на мир. Достаточно было бы работ Марлен Дюма, занявших в Зимнем дворце место полотен Матисса, чтобы понять, насколько сильно искусство способно воздействовать на зрителя.

А ваш личный вклад в подготовку биеннале в чем состоит?

Я приняла участие в двух историях. Одна — выставка Влади слава Мамышева-Монро в Новом музее, это наша совместная работа с Виктором Мазиным в параллельной программе «Манифесты», другая — «Квартирное искусство как домашнее сопротивление» в рамках так называемой публичной программы, охватившей разные городские пространства. Куратор public program Иоанна Варша предложила мне и поэту Роману Осминкину вспомнить о крайне важной для нашей истории культуре квартирных выставок. Мы развернули долгоиграющий проект, к которому привлекли более сотни художников.

Среди ваших титулов и званий членство в Федерации космонавтики России. Как это получилось?

Я курировала несколько выставок, посвященных космосу, в частности российский павильон на 48-й Венецианской биеннале «Мир: сделано в XX веке» (проект художника Сергея Бугаева Африки), который был связан с переосмыслением новейшей истории и в том числе с судьбой советской космической станции «Мир». В 2007 году провела первую выставку современного искусства в Пулковской обсерватории. Писала статьи о Циолковском как художнике, об идее русского космоса в искусстве, об образе Незнайки на Луне. Скоро в английском издательстве Fuel выходит моя книга о советских космических собаках. Конечно, любовь к этой теме у меня не случайно. Мой отец служил в ракетных войсках стратегического назначения, поэтому для меня и моего брата космос был не просто идеей.

И как вы с таким бэкграундом пришли к искусствоведению?

Отчасти это следствие советского воспитания: культура ценилась очень высоко, и мои родители считали, что ребенка обязательно нужно водить по музеям. Мне очень уютно в музеях, я чувствую себя в них как дома. Когда окончила школу, поступила на исторический факультет ЛГУ, на кафедру истории искусства. У нас были просто замечательные преподаватели. К тому же мне невероятно повезло: еще когда училась, я попала на работу в Русский музей, в отдел гравюры, где работали такие выдающиеся искусствоведы, как знаток XVIII века Мария Андреевна Алексеева и ведущий специалист по русскому авангарду Евгений Федорович Ковтун. Когда был основан отдел новейших течений, меня пригласили перейти туда. Современное искусство — моя профессия.

Недавно вы в соавторстве с Виктором Мазиным написали книгу о Мамышеве-Монро. Вы были хорошо знакомы с Владом. Это мемуары или все же исследование?

И то и другое. Мы знали Владика с момента его появления на художественной сцене, то есть с 1989 года, когда он влился в «Поп-механику» и познакомился с Тимуром Новиковым. В этот момент мы с Мазиным готовили первую в СССР феминистскую выставку «Женщина в искусстве». Тимур порекомендовал нам пригласить Мамышева как перформансиста. В итоге Владик явился в платье, в образе своей любимой героини Мэрилин Монро, и читал фрагменты из советского медицинского справочника, параграф про аборты. На выставку приехала скандальная программа «600 секунд», и в репортаже Мамышева назвали гермафродитом — это было ужасно. Так мы познакомились. А потом Владик входил в состав редакции нашего журнала «Кабинет», посвященного искусству, психоанализу и философии. После трагической гибели Влада мы поставили перед собой две задачи: сделать выставку и написать книгу. Они получили одно и то же название: «Жизнь замечательного Монро». На выставке мы стремились показать Мамышева не как человека, который переодевался в женское платье, а как концептуального художника, который работал с идеями. А в книге, как нам кажется, удалось соединить увлекательные истории о художнике с критическим дискурсом. Новый жанр — «былинно-дискурсивный».

Никогда не жалели, что связали жизнь с искусством?

Наоборот, я ужасно рада. Дело в том, что культура — это последняя независимая территория, которая нам осталась. Мы абсолютно зависимы в ресторане и шопинг-молле, на работе и перед экраном телевизора. Общество оставило нам единственную свободу — выбирать товары и услуги. Искусство же возвращает нам свободу думать и чувствовать. Можно сказать, что в музеях происходит реанимация души.

Текст: Федор Курехин
Фото: Алексей Костромин