У него репутация универсала, который для каждого проекта ищет индивидуальный стиль, и в результате все работы – эксклюзив. Архитектурная группа «Курочкин, Валовень, Воинов» чего только не делала: от виллы в Женеве до развлекательно-игрового центра в Риге, от загородных коттеджей в Петербурге до казино на Родосе. Андрей, кажется, может все, но не все что угодно: если профессионал – человек культуры, он ограничен ее рамками.
– Вы ощущаете себя «котировщиком», носителем вкуса?
– Это понятия из области поп-культуры. В шоу-бизнесе люди, чтобы больше зарабатывать, создают вокруг себя ореол неких носителей вкуса и законодателей мод. Да, любой известный дизайнер или архитектор этим занимается, что правильно с коммерческой точки зрения. Но я вообще не воспринимаю это как сферу художественного.
– Я о другом – о физиологическом свойстве, вроде музыкального слуха или чувства цвета у живописца.
– Талантливый художник может рисовать шикарные вещи и при этом быть полным болваном, знаю такие примеры. Архитектору ближе поэт: если человек обладает способностями к стихосложению, но ни хрена не знает, он никогда не станет поэтом. То же и архитектор: как бы он ни чувствовал объем, пространство и все остальное, если он малообразован, не интересуется историей своей профессии, ему не важен культурный контекст, он никогда не сделает ничего серьезного.
– Как вы поступаете, если видите, что у заказчика дурной вкус?
– У потребителя не бывает дурного вкуса как такового. Понятие «дурной вкус» – сумма условностей, принятых в конкретной среде. В Петербурге дурным вкусом сочтут одно, а в Москве – уже другое. Если человек любит, допустим, золоченые кресла, это не значит, что у него плохо со вкусом, – просто они ему искренне нравятся, вот и все. Другое дело, что неумелый исполнитель может сделать из этого безобразную пошлятину, но заказчик-то не виноват. Китч – тоже часть искусства. Или пресловутый минимализм…
– Почему пресловутый?
– Это музыкальный термин, который не имеет никакого отношения к архитектуре. Просто в какой-то момент кто-то взял и назвал гладкие стены, как в японском интерьере, минимализмом. И все у нас стали такое любить, хотя это была очень локальная, даже местечковая мода. А потом осознали, что минимализм – отстой, и теперь все любят что-то другое, а завтра полюбят третье. Это просто движения некоего стада: Маше нравится, значит, и Ане надо такое же. Но это их проблема: если кому-то хочется «минимализма», мы знаем, как его сделать.
– То есть миф о гордом гении, который творит по воле Бога и плюет на толпу, умер и теперь художник оказывает сервисные услуги?
– Да, мы – профессионалы. Все уже создано. Это мое твердое убеждение. Наша работа – познание того, что уже есть. Когда говорят: сначала обточили камень, потом научились делать на нем канавки, получилась колонна, а потом к ней приделали капитель, – эта диалектика навязана искусствоведами, которые хотят все уложить в определенную последовательность. Они не понимают, что внутри, поэтому им нужны таблички, чтобы создавать внешние градации. В ходу только идеи XX века, а предыдущие тысячелетия забыты. Усилия культурологов, искусствоведов направлены на то, чтобы доказать: искусство – то, что мы делаем сейчас, а все остальное – замершее случившееся. В лучшем случае согласятся, что Микеланджело, Боттичелли, Палладио – «красиво». На самом деле в них заложена громадная сила. И в архитектуре есть метафизический язык вещей, язык пространства, который не меняется со временем. Все попытки организовать в искусстве какой-то «прогресс» оканчивались упрощением, примитивизацией. Взять хотя бы того же Палладио – когда я впервые увидел его театр Олимпико в Виченце, мне стало просто страшно. Во всех формах, во всех деталях такая сила мысли, такая насыщенность… Невозможно представить, чтобы сейчас кто-нибудь мог создать что-то подобное. А любой разговор о «модных тенденциях» – это разговор о том, как себя продавать. Если же мы говорим об искусстве, к которому я причисляю архитектуру, – речь идет об объеме знаний, создававшемся веками, куда человек путем собственных напряженных усилий может попытаться проникнуть.
– Обычно люди, меняя квартиру, на самом деле хотят изменить жизнь. Это, наверное, требует от архитектора умений психоаналитика?
– Десять лет назад, когда деньги были легки, многие молодые люди, получив какие-то сверхприбыли, действительно пытались их потратить, не понимая толком на что. Сейчас таких людей практически не осталось. Все заказчики, имеющие средства, на которые можно что-то построить, – вполне сложившиеся люди с твердым пониманием, как они хотят жить. Никто не говорит: придумайте, чтобы мне было хорошо и удобно. Нынешний заказчик имеет развернутое представление о том, что ему надо. Но он нуждается в помощи – и обращается к профессионалам. Это естественно.
– Если составлять рейтинг петербургских архитектурных бюро, какое место вы бы себе там отвели?
– Я не хотел бы себя оценивать. Стоим мы столько же, сколько остальные, – мы не можем быть дороже других, это бессмысленно. Но и дешевле – тоже.
Комментарии (0)