Всеволод Овчинников

Как вы оказались в осажденном городе?

Просто я ленинградец, родился и вырос на Фонтанке, второй дом от угла с Измайловским проспектом. Буквально за пару недель до начала войны окончил семилетку. После первого школьного вальса мы сразу начали дежурить на крыше, бороться с зажигательными бомбами. Там можно было показать девчонкам свою отвагу. Все это сначала казалось чем-то романтичным. Но вскоре мы поняли, что судьба подготовила нам нечто страшное. Многоэтажные дома стали ловушками. Представьте себе: лифты стоят, нет электричества, воды, не работают канализация, отопление. Мы переехали к тетке на Большую Пушкарскую, там первый этаж, водоразборная колонка — не было нужды ходить за водой на Неву или на Карповку. Это же целая эпопея спускаться по обледеневшим ступенькам с ведрами. Обзавелись печкой-буржуйкой, в темноте, при коптилках, коротали вечера, согревая руки.

Что вы ели? Как не умерли с голоду?

Пятнадцать килограммов сахара, заранее купленные мамой, чтобы варить варенье, были, конечно, немыслимым богатством. Плюс мы с братом наловчились ловить на удочку бездомных кошек. Кошка заглатывает приманку, подсекаешь, накидываешь мешок и несешь в ближайший госпиталь. Там сердобольные сестры прямо через мешковину делали усыпляющий укол, и дальше уже можно было свежевать.

Вы сталкивались с людоедством, слышали что-нибудь об этом?

Ходили разговоры, что не надо ни в коем случае покупать пирожки с мясом. Трудно сказать, насколько они достоверны.

Летом 1942 года стало легче?

Облегчение мы почувствовали еще весной. Мы уже не страдали от холода, дни стали более длинными. Сидеть при коптилках мучительно. Даже голод не так утомлял, как эта безысходность.

Сколько времени вы провели в блокадном Ленинграде?

Мы эвакуировались в октябре 1942 года. Добрались до Омской области, и там я полтора года работал счетоводом в колхозе. Потом меня призвали в армию. А в Ленинград я вернулся в марте 1945 года и участвовал в параде на Дворцовой как курсант военно-морского инженерного училища. Для меня тот день, 1 мая 1945-го, — первый настоящий день победы.

Как вы стали журналистом?

Меня взяли в газету «Правда» как китаиста. Никаких журфаков я не кончал, журналистскому делу учился уже в газете. Я сорок лет провел в «Правде» — с 1951-го по 1991 год. Для меня лично, как и для других ведущих журналистов-международников страны, это был золотой век. По популярности, по востребованности мы были звездами шоу-бизнеса. Мы воспринимали дело нашей жизни не как ремесло, а как призвание. Считали своим священным долгом помогать соотечественникам правильно понимать зарубежную действительность, без предвзятости, без идеологических шор.

Разве вы не сталкивались с цензурой?

Коконом, который защищал от цензуры в советские времена, была компетентность. Я давал почувствовать, что знаю на два порядка больше цензоров о том, что касается Китая и Японии. Мы, международники, бились головами в своды тесной ниши дозволенного. Пытались эту нишу расширить, и наши читатели это чувствовали. В постсоветское время вышел толстый том, переиздание пяти моих книг. Мне позвонил редактор и спросил: «Вы вычитали ваши тексты? Мы же сейчас смотрим на все совсем по-другому, и вам наверняка многое захочется исправить». Я просидел с ручкой несколько дней, а потом накатила такая волна радости: ни разу не возникло желания сделать поправку.

И в «Международной панораме» цензуры не было?

В «Панораме» — да, была. Но я тоже старался отбирать сюжеты так, чтобы это как-то расширяло кругозор людей, делало их зорче, мудрее, просвещенней и добрее.

Чем вы сейчас занимаетесь?

В начале 1990-х меня из «Правды» отправили на пенсию, и китайцы предложили непрестижную и тяжелую работу — редактора русской службы в агентстве «Синьхуа». Надо было их корявые переводы переписывать заново. Четыре года я провел в Китае с очень скромной зарплатой в пятьсот долларов. Но потом дела пошли на лад. С 1996 года я работаю обозревателем в «Российской газете». У меня постоянная рубрика в пятничном выпуске.

Можете рассказать о своей новой книге, «Два лица Востока»?

Она призвана навести на мысль о том, что китайцы и японцы не близнецы, а антиподы. Китайцы, говоря упрощенно, немцы Азии, в их поведении доминируют логика и рассудок. А японцы, пожалуй, русские Азии, у них в основе эмоции и интуиция. Китаец точно знает, что он пьет две кружки пива ежедневно, а в субботу — пять. Когда же японец после работы начинает поход по пивным, он ничего не может предсказать.

Текст: Семен Кваша (Hollywood Reporter) специально для «Собака.ru»
Фото любезно предоставлено «Российской газетой»
Приносим благодарность издательству АСТ за помощь в организации интервью