Художественный руководитель Государственного академического русского драматического театра Республики Башкортостан в этом году отмечает большой юбилей – 35 лет назад он стал здесь главным режиссером. За это время Михаил Исакович поставил на сцене Русдрама более сорока спектаклей, которые не раз участвовали в российских и международных фестивалях, становясь их победителями. Сам театр дважды получал знак «Меценат года» за свою благотворительную работу – во многом благодаря своему художественному руководителю.
Михаил Исакович, вы стали главным режиссером Русского драмтеатра в 1983 году. В глазах молодых людей это уже какие-то мифологические времена. Худруков тогда действительно заставляли ставить «правильные» пьесы к съездам партии?
Мы отбивались. Помню, привозил в Уфу свою новую пьесу Сергей Михалков. Он читал ее у нас в Зеркальном зале, а вокруг сидели члены обкома партии. Михалков делал паузы, а они смеялись, потому что знали, что это комедия. Смеялись все, кроме меня. Прошло какое-то время, начали вызывать – и меня, и директора театра Вячеслава Стрижевского, и спрашивать – когда мы поставим эту пьесу? Я отвечал: «Поставим, конечно, просто там герой такой мощный... Артиста подобрать никак не можем, но мы найдем!». Врал, конечно, напропалую, а иначе как? И так я дотянул до перестройки. Ради дела хитрить тоже надо.
Зато, когда в середине восьмидесятых я выпустил «Самоубийцу» Николая Эрдмана, это был скандал, прибежали все обкомовские и райкомовские: «Неужели это разрешат? Неужели это разрешат?». Хотя я не был бунтарем. Я был очень советским человеком.
Выбор пьесы для постановки – насколько это сложный процесс? Как это вообще происходит?
Вот я читаю пьесу. И чувствую, что материал цепляет. Могу не понять даже, чем. Я попадаю в объятия автора. Дальше начинаешь думать: почему тебе это интересно? – Потому что близко. – А почему близко? – А потому что болит. – А почему болит? Потому что ты с чем-то не согласен. Из этих «почему» начинается работа с пьесой.
Часто бывает так, что тебя захватило, тебе кажется, что интересно, а через день или через месяц перечитываешь и чувствуешь – что-то не то. Не выстроена драматургия. В правильно построенной пьесе действие перемещается от события к событию. Что-то случилось – и в этой сцене мы все этим событием живем. Если кто-то не живет, значит, что-то неправильно. Зритель в зале должен думать, смеяться, плакать – словом, что-то должно происходить с ним. Если ничего не происходит, то зритель становится безучастным. Он думает: скорей бы антракт. Можно сходить в буфет и там чего-нибудь налить. Вообще, такое бывает: спектакль не получается или пьеса слишком сложная. Очень сложный Чехов, и слава богу! Можно одну и ту же пьесу через два-три года воплощать по-разному.
У меня есть такое решение «Трех сестер», которое еще никто не делал. Я хотел бы сделать главной фигурой брата трех сестер – Андрея Прозорова. И я вижу, как бы я это сделал... Но у меня нет такого артиста.
Вы часто сталкиваетесь с этой проблемой – «нет артиста»?
Распределение ролей в спектакле – это часто компромисс, в той или иной степени. Например, сейчас у меня на столе лежит очень интересная пьеса, но я боюсь пока за нее браться, потому что из восьми персонажей трое – это будет компромисс, то есть неполное попадание актера в роль. Приходится что-то внутри себя сломать, чтобы увидеть в этом актере этого персонажа. Ну, вот если не подходит никто, то что делать? Или нужно тогда вообще не брать пьесу («Если у тебя нет Гамлета – не ставь»), или пойти на компромисс.
Актеры сильно поменялись за те 35 лет, что вы ими руководите?
Я этого не знаю, потому что я их «придумываю». Если я их не придумаю, не полюблю, ничего не получится. Потому что у меня ноги должны идти на репетицию. А если я буду сидеть и думать: «О боже, опять мне туда»...
У меня ведь и так бывает: вроде только все начало складываться на репетициях, как артист вдруг говорит: «А вот теперь я вообще ничего не понимаю». И начинаешь все с начала. Потому что важно, чтобы он понимал, что делает. Артисты ведь разные, школы разные... Я с одним целый месяц работал над кусочком, который шел на сцене 10 секунд. Но там было так, что если этот эпизод не получается, то дальше бесполезно двигаться.
Что происходит, если вы не срабатываетесь с артистом?
Расстаюсь с ним. Это очень тяжело. Я называю это: играть роль топора. Ужасно. В этом году распрощался так с двумя. Мне с ними стало трудно, им – со мной, и я их попросил, чтобы они больше не мучились. Это должно происходить, иначе мы не будем двигаться дальше, но это очень больной момент. К счастью, все мои бывшие артисты оказываются востребованы: в Уфе не так много театров, но есть. Мало, конечно. В Штутгарте население – меньше 650 тысяч человек, и там 35 театров. Большинство из них частные, они открываются, закрываются, рождаются, умирают... Это нормальный процесс. А где наши небольшие театры?
Театр сегодня востребован обществом?
Мне кажется, что мы – да: судя по реакции, по заполняемости зала. Ведь куда человек пойдет в выходной, если хочет вырваться из привычной среды? В ресторан? Вряд ли. В кинотеатр?.. Это совсем другое. Человек может надеть костюм. Супруга – красивое платье. Они могут заказать столик в антракте, подняться в буфет, выпить шампанского или кофе. И еще посмотреть спектакль. Почему на «Голубую камею» некоторые приходят по 10 – 12 раз? Они ведь уже все знают, все видели. Просто они хотят вернуться вечером домой в добром здравии духа и хорошем настроении.
Сейчас мы восстановили спектакль «Луна и листопад» – постановку по Мустаю Кариму, и я вижу, как люди ее воспринимают. Даже такой трудный зритель, как школьники. Через 10–15 минут они замолкают, и дальше и первый, и второй акт идут в полной тишине, как будто в зале никого нет. Я вижу, как в финале люди вытирают слезы, вытаскивают платки. В нашем зрителе много доброго.
Но, например, топовые московские театры – это явно не для тех, кто «в ресторан – вряд ли». Билеты в «Современник» или МХТ стоят порой и десятки тысяч.
Что я могу сказать? Если у них при этом полный зал, то хорошо. Я бы здесь такого не сделал. К нам ходит зритель среднего достатка и ниже, мы откликаемся буквально на все просьбы. Мне нравится, когда я могу тех же пенсионеров или детский дом пригласить бесплатно на спектакль. А для чего театр, если не для этого?
Да, мы частично финансируемся из бюджета. Да, мы много вкладываем в спектакли, на которые выделяется по чуть-чуть. Но если мы хотим, чтобы спектакль получился, то экономить нельзя: не может быть оформление тяп-ляп, костюмы какие попало...
Драматург Николай Коляда, у которого свой театр, говорит: у меня декорации – пластиковые бутылки, я не понимаю, зачем классическим театрам миллионы.
Да, он создал такой театр. Я смотрел у него «Ревизор». Мы сидели на первом ряду, мне дали полиэтилен, чтобы не забрызгать одежду, потому что на сцене все были по колено в грязи. Это интересно. Я все время смотрел, как это сделано... А в молодости я приезжал в Ленинград в БДТ и смотрел, смотрел их спектакли, – и вот там я так погружался, что забывал, что нахожусь в театре. А у Коляды – видел.
Может, это потому, что вы опытный режиссер и уже не можете не смотреть, «как это сделано»?
Я могу! Несколько лет назад я попал в театр Петра Наумовича Фоменко, царствие ему небесное. Меня к нему провели, я говорю: так и так, я режиссер из Уфы, завтра улетаю, мечтаю посмотреть «Абсолютно счастливую деревню», а мест нет. Я ожидал, что он позвонит администратору, а он говорит: «Ну, идемте». Ходим по залу. Я говорю: «Может, я здесь в уголке постою?» – «Нет, здесь артисты проходят». Мне так неловко, что пожилой человек ищет, где меня посадить, ругаю себя, что пошел к нему. Спектакль задержали на десять минут, пока не нашли место, куда можно было сесть. Вот такой это был человек, представляете? Я говорю о нем, потому что о спектакле говорить не смогу. Я терпел-терпел, потому что – здесь ревут, впереди ревут, мужики ревут, у всех слезы, – и я тоже не выдержал. Уникальнейший спектакль. Очень острый. Я счастлив, что был на нем. Я не хочу разбирать что-то, как критик или режиссер, я хочу погрузиться в спектакль как зритель – чтобы меня захватило полностью.
Текст: Игорь Савельев
Фото: Евгений Кузнецов, архив Государственного академического русского драматического театра Республики Башкортостан
Генеральный партнер премии: Третий Трест
Партнер специальной номинации «Герой, который меняет город»: аптечная сеть «Фармленд»
Комментарии (0)