Нуар, кровь и тайны — вышла новая книга Ю Несбё «Королевство»

Это случилось в тот день, когда умер Дог.

Мне было шестнадцать лет, Карлу — пятнадцать.

За несколько дней до этого папа показал мне охотничий нож, которым я потом и убил Дога. У ножа было широкое лезвие с  насечками, блестевшее на солнце. Отец сказал: насечки для того, чтобы по ним стекала кровь, когда добычу разделываешь. Карл побледнел, и  папа спросил, не укачало ли его опять. По-моему, именно в тот момент Карл вбил себе в голову, что ему непременно надо кого-нибудь подстрелить — все равно кого — и разделать, разрезать на отстойные мелкие кусочки, надо значит надо.

— А потом я его зажарю, и мы съедим, — сказал он, когда мы стояли возле амбара, а я ковырялся в двигателе папиного «кадиллака-девиль», — он, мама и мы с тобой. Ладно?

— Ладно.  — Я повернул распределитель, стараясь отыс кать точку завода.

— И Догу тоже дадим, — добавил он, — на всех хватит.

— Ясное дело, — поддакнул я.

По словам папы, он дал Догу такое имя, потому что в спешке не придумал ничего получше. Но мне кажется, это имя он просто обожал. Оно сообщает о своем владельце лишь самое необходимое и звучит так по-американски, как это бывает только с норвежскими именами. И в псине отец тоже души не чаял. Подозреваю, он охотнее бы с ней время проводил, чем с людьми.

Ферма наша в горах, может, и небогатая, но тут шикарные виды и природа — этого вполне достаточно, чтобы папа называл ее своим королевством. Копаясь день за днем в «кадиллаке», я наблюдал, как Карл бродит по округе, захватив с собой отцовскую собаку, отцовское ружье и отцовский нож. Я видел, как фигурка брата превращается в крапинку на заснеженном горном склоне. Вот только выстрелов никаких я не слышал. Вернувшись на ферму, Карл вечно говорил, что птиц не попадалось, я тоже помалкивал, хоть и видел, как там, где бродили Карл с Догом, одна за другой взлетают куропатки.

А потом в один прекрасный день выстрел все-таки прогремел.

Я вздрогнул так, что ударился башкой о крышку капота. Вытер машинное масло и взглянул на поросший вереском склон горы. Эхо покатилось дальше, будто гром, к деревне на берегу озера Будалсваннет. Минут через десять я увидел бегущего Карла. Приблизившись к дому на некоторое расстояние, он сбавил скорость — видимо, не хотел, чтобы его увидели мама с папой. Дога с ним не было. И ружья тоже. Догадываясь, что произошло, я двинулся ему навстречу, а он, заметив меня, развернулся и медленно побрел в  обратном направлении. Когда я нагнал Карла, щеки у него были мокры от слез.

— Я попытался, — всхлипывал он, — они прямо перед нами взлетели, их так много было, и я прицелился, но не получалось, и все тут. Но я подумал: надо, чтоб вы услышали, что я, по крайней мере, попытался, поэтому я опустил ствол и выстрелил. Потом птицы разлетелись, я посмотрел вниз, а там Дог лежит.

— Он умер? — спросил я.

— Нет, — Карл заплакал сильнее, — но он... он умирает. У него из пасти кровь течет и глаза в кучку. Он скулит и трясется.

— Побежали, — сказал я.

Спустя несколько минут мы были на месте, и я увидел, как в кустах что-то дернулось. Хвост. Хвост Дога — пес нас учуял. Мы остановились рядом с ним. Глаза у собаки были похожи на раздавленные яичные желтки.

— Он не жилец, — заключил я. Ветеринар я не сказать чтоб особо прошаренный — до ковбоев в вестернах мне далеко, но даже если б Дог каким-то волшебным образом и выжил, то жизнь у слепой охотничьей такая, что не позавидуешь. 

— Придется тебе пристрелить его.

— Мне?  — выкрикнул Карл, будто не понимая, как это я вообще додумался предложить, чтобы он, Карл, лишил кого-то жизни. Я посмотрел на него. На моего младшего брата.

— Давай нож, — скомандовал я.

Он протянул мне отцовский охотничий нож. Я положил руку Догу на голову, и тот лизнул меня в подмышку. Ухватив его за кожу на затылке, я полоснул ножом по горлу, но чересчур осторожно, поэтому ничего не произошло. Дог лишь дернулся. У меня получилось только с третьей попытки. Бывает, разрежешь пакет с соком слишком низко — и сок выплескивается наружу. Так было и сейчас: кровь будто не могла дождаться, когда же ее выпустят.

— Ну вот... Я разжал пальцы, и нож упал в вереск. Насечки были полны крови, и я подумал, что, может, брызги и на лицо мне попали, потому что по щекам текло что-то теплое.

— Ты плачешь, — сказал Карл.

— Отцу не рассказывай, — попросил я.

— Что ты плакал?

— Что ты не смог убить... не смог ему горло перерезать. Скажем, что решили мы вместе, но сделал это ты. Ладно? Карл кивнул:

— Ладно. Тело собаки я взвалил на плечо.

Оно оказалось тяжелее, чем я думал, и все время сползало то назад, то вперед. Карл вызвался было мне помочь, но, когда я отказался, посмотрел на меня с явным облегчением. 

Я опустил пса на землю перед дверью в амбар и, войдя в дом, позвал папу. Пока мы шли к амбару, я выложил ему придуманную версию случившегося. Ничего не сказав, отец опустился на корточки возле своей собаки и кивнул, словно нечто подобное предвидел, вроде как он сам во всем и виноват. Потом он встал, поднял мертвого пса и забрал у Карла ружье.

— Пошли. — Он направился наверх, на сеновал.

Дога он положил на сено, встал на колени, наклонился и  пробормотал что-то  — было похоже на куплет из американского псалма. Я смотрел на отца. Я всю свою короткую жизнь смотрел на него, но таким никогда не видел. Разбитым всмятку. Да, так он и выглядел.

Он повернулся к нам, по-прежнему бледный, но губы больше не дрожали, а во взгляде было прежнее спокойствие.

— Вот мы и остались одни, — сказал он. Так оно и было. Хотя папа никогда никого из нас не бил, Карл рядом со мной съежился. Отец погладил дуло ружья.

— Кто из вас...  — Он умолк, подбирая слова, и все поглаживал дуло. — Кто из вас... перерезал глотку моей собаке?

Карл испуганно кивал, будто заведенный. А затем открыл рот.

— Карл, — ответил я, — но это я ему велел, я сказал, что он сам должен это сделать.

— Вон оно как...  — Папа перевел взгляд с Карла на меня и обратно. 

— Знаете что? Сердце мое плачет. Оно плачет, и утешение у меня осталось лишь одно. Знаете какое? Мы молчали, потому что, когда папа задает такие вопросы, ответа он не ждет. — У меня двое сыновей, и сегодня они показали себя мужчинами — вот мое утешение. Они берут на себя ответственность и  принимают решения. Муки выбора  — известно вам, что это такое? Когда сам выбор причиняет тебе мучения, а не то, что выбираешь. Когда знаешь — что бы ты ни выбрал, потом все равно будешь ворочаться ночами и ломать голову, правильный ли выбор сделал. Вы могли бы ничего не решать, но вступили в схватку с  выбором. Оставить Дога мучиться или позволить ему умереть и сделаться убийцами. Чтобы не спасовать перед таким выбором, нужно мужество,  — он вытянул свои огромные руки и положил одну мне на плечо, а вторую — на плечо Карла; его голосу проповедник бы позавидовал, — и наша способность выбрать не путь безволия, а путь высшей морали как раз и отличает человека от животных. — В глазах у него блеснули слезы. — Да, я раздавлен, но вами, ребята, я горжусь.

Высказывание это было не только трогательным  — я не мог припомнить, чтобы отец когда-нибудь был таким многословным. Карл захлюпал носом, да и у меня к горлу комок подкатил.

— А сейчас пойдемте расскажем обо всем маме. Этого нам не хотелось. Когда отец забивал козу, мама надолго уходила и возвращалась всегда с покрасневшими глазами. По дороге к  дому папа приостановил меня, так что Карл оказался чуть впереди.

— Пока мы ей не рассказали, лучше тебе хорошенько руки вымыть, — сказал он. Я поднял взгляд, готовый принять на себя удар, но лицо у отца было добрым и слегка отстраненным. А затем он погладил меня по голове. На моей памяти он никогда этого не делал. И позже не делал тоже. — Мы с тобой, Рой, ты и я, мы похожи. Мы сильнее таких, как мама и Карл. Поэтому должны о них заботиться. Всегда. Понимаешь?

— Да.

— Мы семья. Больше нам никто не поможет. Ни друзья, ни любимые, ни соседи, ни односельчане, ни государство — все это обман, и, когда станет совсем туго, ни хрена они не сделают. Тогда мы окажемся против них. Мы против всех и каждого. Ясно?

— Да.