«В мировой драматургии тема секса является основой»: актер Павел Чинарев — о современном театре, деньгах и Собянине

С чего обычно начинаются твои интервью? Спрашивают про роли?

Мне говорят с порога: «Паша, вы — геройский герой». Каково? И никто не спрашивает, кого мне на самом деле хотелось бы сыграть. Есть поверье, что у героя немного дел в визуальном искусстве. Пришел, увидел роль, оценил, подействовал. А мне всегда было интересно сыграть серую лошадку, этакого «талантливого мистера Рипли». Теневого игрока, сложного. Кому это интересно? В основном, мои интервью — это «он занимается спортом, у него прекрасная жена и сын».

И играет в кино.

И играю в кино.

А если начать так: «Паша, вы на сцене — чистый секс. Как это получается?»

Секс, сексуальность, телесность, патологичность, анатомичность, несовершенство устройства человека — как физическое, так и психологическое — мне всегда было интересно. В чем заключается красота тела, и красота ли это вообще? Почему людей как животных тянет друг к другу в сексуальном плане? Есть режиссеры, для которых фаллос — это главное. Для которых эротизм человеческой жизни — главный двигатель искусства. Я такой актер. Когда человека захлестывают гормоны и он перестает думать головой, происходят какие-то поступки — я люблю их. В огромном количестве мировой драматургии тема секса является основой, от которой начинает ­разворачиваться драма. Я люблю это, я люблю…

Смотреть на сексуально заряженных людей.

Да. Господи, храни, пожалуйста, Pornhub и OnlyFans.

Согласна. Как готовишься к ролям?

Я пытаюсь быть разносторонним и включать критическое мышление. И по-прежнему езжу на метро, все в порядке. (Смеется.) Чтобы посмотреть на разных людей, их привычки и собрать фактуру, мне достаточно проехать пару станций на Кольцевой. Или маршрутка до Алтуфьево и электричка до Савеловского вокзала — там тоже клево. Недавно ехал с велосипедом в электричке и подумал: «Черт, какой же Собянин все-таки красавчик».

Это что, реклама Собянина?

Нет. Я просто впервые на велосипеде ездил по центру и получил колоссальное удовольствие. Было удобно. Ты каталась когда-нибудь по Москве на велике?

Нет. Друзья-москвичи удивляются.

А ты им скажи: «Пойдемте лучше по Москве-реке кататься на сапбордах». Они ответят, что там грязная вода. А ты им: «Ну не знаю, мы каждые выходные катаемся у Лахта-центра, и все нормально». Нам тоже есть чем крыть! Я же родился и вырос в Петербурге, поэтому все понимаю.

Как проходило время в Петербурге?

Классно, как еще! Я из Сестрорецка. Все, что связано с взрослением в Курортном районе, — все было. Сосны, воздух, спорт.

Как случился трансфер из Сестрика в мастерскую Льва Додина?

Я был в 10-м классе, занимался в театральном кружке, и педагог предложил мне попробовать свои силы. Представить, как я буду поступать в Театральный институт. В год, когда я решил попробовать, набирал Лев Абрамович. И, представляешь, я случайно прошел все туры. Пришлось подсуетиться, быстро пройти обучение в 11-м классе и поступить в университет. Поэтому Додин — ­абсолютная случайность, я никогда не мечтал учиться у Льва Абрамовича. Наверное, поэтому же никогда не видел себя как человека, который выходит на сцену МДТ. Так распорядилась судьба, что я провел несколько лет под руководством мастера, а потом ушел.

Почему?

Мне не близок «тотальный театр». Я благодарен мастеру, очень сильно. У меня в руках, голове и теле сидит одна из самых мощных театральных школ в России. И я горжусь своим образованием, но это не то же самое, что профессия.

Ты ушел из мастерской, но не ушел из театра. Почти сразу ты стал много работать с Дмитрием Волкостреловым — учеником Додина, на тот момент андеграундным режиссером.

Волкострелов не ученик Додина, а мой однокурсник. Мой друг. После выпуска из института мы много общались с Димой, с Аленой Старостиной и Ваней Николаевым. Так родился «театр post», и мы играли, играли, играли. А потом меня затянула московская жизнь. Она активная, ты не успеваешь в ней рефлексировать и как художник существовать. Поэтому я стал киноартистом, а ребята продолжили свой путь. Без меня, к сожалению.

Слышу грусть.

Конечно. Мне грустно, потому что петербургский post — самое родное… Как сказать? Место? Додин говорил всегда, что театр — не место, а группа единомышленников. Так вот «театр post» — это единомышленники. Он как начинался с посиделок на кухне, так и продолжается. Все держалось не на официальных встречах, а на полуслучайных созвонах.

Ты сыграл Астрова в спектакле «Дядя Ваня» Евгения Серзина. Как так вышло?

С Женей Серзиным мы как-то вместе снимались — кажется, в сериале «Самка богомола». Сидели в актерском вагончике и Женя сказал, что хочет поставить спектакль, и предложил мне сыграть Астрова. Обаяние Серзина сработало. Еще повлияло, что спектакль поставили в самом родном для меня театре — в «Приюте комедианта». И еще то, что мне позвонил его директор, Виктор Минков, к которому я испытываю колоссальные трепетные чувства. Он отец моей профессиональной карьеры, человек, который дал мне старт.

Давай будем честны. Ты работал с Волкостреловым, Кулябиным — окей, даже с Богомоловым. Но тебе не кажется, что они все уже…

Олды?

Да.

Да. С этим невозможно смириться на самом деле. Вы первый интервьюер в моей жизни, кто это тоже признаёт.

Что делать? Где современная режиссура?

Ну давай посмотрим, что там с современным театром. Маловато режиссеров, тебе не кажется? Я ведь реально жду, даже ­мониторю новые имена. Но имен нет. Хочется воспользоваться случаем и передать режиссеру привет, как маме. «Молодой талантливый режиссер, я был бы счастлив с тобой работать. Готов окунуться в смелую, отчаянную, бескомпромиссную постановку. Вместе мы сделаем классное искусство». Пусть эти слова будут выделены в тексте! Горько признавать, но великая эра театральной России нулевых, к которой у меня получилось немного прикоснуться, закончилась.

Почему?

Это целый разговор. Рискованный. Рисковать не очень хочется. Молодые художники молчат, хотя тем для разговора — колоссальное количество. И это не всегда должны быть какие-то острополитические темы. Я говорю о смелости другой. Не о левой контркультуре, а о молодецкой смелости высказывания, которая в последнее время отсутствует. Но мы ждем. Ждем, надеемся и верим.

Скажи тогда: кино или театр?

Сейчас кино, но вообще я совмещаю. Чем полифоничнее ты как артист, тем более ты интересен для режиссера. Да, ты проделаешь за театральный вечер более целостный путь, чем когда ты в кино играешь раздробленно. Но это только за вечер. Если посмотреть тотально, работа в кино не уступает работе актера в театре. Она тоже сложная: например, ты должен оставлять какие-то метки в сознании, чтобы запоминать, в каком психологическом состоянии ты закончил сцену, которую вы снимали два месяца назад. Еще все мальчишки любят сложные игрушки типа камеры. Красивые мужские цацки. Когда я наблюдаю за процессом съемки, смотрю на оператора, который держит в руках бандуру с шестью объективами, сразу думаю: «Черт, как же хочется в этом тоже разобраться».

После работы в концептуальном театре не скучно ли работать в ­кинематографе, где (по крайней мере, со стороны) кажется, что все максимально просто с точки зрения смыслов?

Нет, мне не скучно, ей-богу. Если было бы скучно, я бы этим точно не занимался. Да, бывает, берешь в руки какой-нибудь сериальный текст и думаешь: «Нет, ну это совсем уже бред. Дешевого уровня драматургия». Но истерик в духе «Зачем мне вообще это дали в руки? Настроение портят, разочаровывают с утра пораньше» — такого нет. Мне настроение очень дорого, лучше себя тешить другими мыслями, когда сталкиваешься с фиговой драматургией. Говоришь себе: «Сейчас мы тут поправим, сейчас все будет хорошо».

Павел, ты вообще оптимист?

Нет, вообще я фаталист.

Расскажи тогда про проекты, в которых ты сейчас занят.

Сейчас снимаюсь в сериале под рабочим названием «Кошка».

Кошка?

Ну кошка. The cat!

Ага!

Это криминально-детективная история для платформы Start. Езжу в Калининград сниматься к своему старому знакомому, режиссеру Карену Оганесяну. Получается у нас такая жанровая остросюжетная история. Мне кажется, мы, русские люди, научились снимать такое. Но еще ожидаю большого проекта! Пока мне ничего особенно не нравится.

А какие критерии выбора?

Я убежден, в кино — главное буквы, то есть текст. То есть сценарий. Если сценарий плохой или средний, то все будет так себе. Если сценарий гениальный, то его сложно испортить. Даже самый криворукий дебютант-режиссер сможет снять его классненько. Знаешь, бывает, читаешь литературу, она тебя захватывает. Когда я читаю сценарий и он меня захватывает, я понимаю — это хорошее произведение. Простыми какими-то эпитетами. Ты просто думаешь: «Это хо-ро-шо».

Нет ощущения, что растрачиваешь себя зря?

Алина, если я буду сниматься только в гениальном кино, я буду настолько плохо выглядеть без денег, что меня в гениальное просто не возьмут. «Он ждал своего шанса до 45 лет, но в 45 лет он был бомжом, без бабла и без здоровья. Он просто не подошел на эту роль». Ну в смысле вообще? Деньги приходится зарабатывать в этой жизни, поэтому я работаю и горжусь своими ролями, практически всеми. И всегда по-честному ими занимаюсь.

Ты снялся в «Однажды в пустыне» Андрея Кравчука.

Да. Для меня с блокбастерами история не сильно знакомая — я не Петров и не Козловский, не каждый день в таких историях снимаюсь. Для меня это были интересные масштабы. Если касаться темы милитаристской… А зачем нам ее касаться?

Окей. Давай про деньги. Что они дают?

В современной жизни абсолютно всё. Власть, хорошую жизнь и крепкую нервную систему. Когда у меня нет денег, я начинаю нервничать. Я ни разу в жизни не работал на стабильной работе. У меня не было такого момента, что я чего-то жду — зарплату, получку или аванс. Поэтому когда у меня кончаются деньги, я думаю: «Все летит к чертовой матери, и никто не сможет мне помочь».

Ты фрилансер.

Я настоящий фрилансер. Меня трясет от отсутствия работы. Это самый мой главный страх в жизни, потому что у меня есть ребенок и родители-пенсионеры. Ну и кстати, на деньги не только кайфуют люди, на них люди делают что-то в творческом плане. Если бы у меня были режиссерские амбиции, я бы их вложил в кино. Не в театр. Когда я думаю про такой сценарий развития событий, то понимаю, что для тех жанров, которые меня интересуют, нужен большой бюджет. Мы затронули блокбастеры — наверное, русским людям все же не стоит снимать блокбастеры. Это не совсем наш жанр, хотя кино у нас получилось хорошее. Я им доволен очень. Блин, а что я дальше хотел сказать? Я же не Антон Долин. Я же закопаюсь тут с описанием блокбастеров.

Вопрос из разряда «Антон Долин». В каком жанре хороши русские в кино?

Социальная драма. Колоссальное количество советского кино про это. Там такой пласт фильмов — ого-го. Я их очень люблю. Но вообще говорить: «российские артисты хороши в каком-то конкретном жанре» — ну нельзя же так.

Я про продакшн скорее. В котором мы честны и хороши.

В России для социальной драмы не нужен какой-то большой бюджет. Я снова забыл, что хотел сказать. Ну с утра сложно вообще линейно думать, как мне кажется.

А ты поздно встаешь или рано?

Очень рано. Сегодня встал в 5:30. Я не ожидал, что сегодня суббота. Думал, нужно вести ребенка в садик, а оказалось, что сегодня — день айпада. Можно спать сколько хочешь. А потом еще и интервью дать.

Текст: Алина Исмаилова

Стиль: Эльмира Тулебаева

Груминг и волосы: Полина Еланская

Шрифт shoebox: Екатерина Вахрушева (в журнальной версии)