• Город
  • Портреты
Портреты

Дмитрий Морозов: «Фармацевтика способна увеличить продолжительность жизни до 150-200 лет»

Гендиректор биотехнологической компании Biocad, производящей лекарства от онкологических и аутоиммунных заболеваний, несколько лет назад переехал из Москвы в Петербург, построил в Стрельне суперсовременный завод, а теперь создает производство в Юго-Восточной Азии.

Интервью с бизнесменами обычно не слишком увлекательны. Хотите, я вам расскажу о своих романах?

Почему бы и нет?

Их у меня их три. Очень серьезный роман с моей женой, он длится уже больше двадцати лет. Серьезный роман с Петербургом. И роман с наукой, которая позволяет нам делать наш уникальный бизнес, с одной стороны, помогающий людям, а с другой — очень выгодный.

Прекрасно, а теперь давайте о каждом поговорим подробнее. Как вы пришли к роману с наукой?

Это был непростой путь. Я занимался дзюдо в спортивной школе, где мы проводили по двести дней на сборах и всерьез, конечно, не учились. Затем два года служил в армии, в спортивной роте, а вернувшись домой, в Москву, задумался о том, куда двигаться дальше. На самом деле армия поставила мне голову на место. В середине 1980-х профессиональные спортсмены шли либо в бандиты, либо в милиционеры или продолжали службу в армии сержантами и прапорщиками. Меня ни один из этих вариантов не привлекал. Мама рекомендовала поскорее найти какую-нибудь работу, а с отцом я посоветоваться не мог: крупный ученый-физик, он уехал в Америку, еще когда я учился в третьем классе, а вернулся в Россию относительно недавно, уже пожилым человеком. За год я выучил курс средней школы и поступил в мой первый вуз, который был тогда настолько престижным, что конкурс в него достигал двадцати восьми человек на место — больше, чем в МГИМО. Это был Технологический институт Министерства бытового обслуживания населения, Минбыта РСФСР, и его выпускники становились директорами телеателье, а советские телевизоры ломались непрерывно. Учиться мне понравилось — уже в конце 1990-х, будучи к тому времени заместителем председателя правления банка «ЦентроКредит», я получил второе высшее образование, окончив Российскую экономическую академию имени Плеханова по специальности «Финансы и кредит», а затем получил и MBA в московской бизнес-школе «МИРБИС». Очень много мне дала стажировка в известнейшей Школе бизнеса Университета Кэйо, одного из трех лучших японских вузов. Так, с тех пор у меня установились дружеские отношения с профессором Мицуаки Симагути, которого в этой стране называют наместником бога на земле по вопросам маркетинга. Но главное, что там я получил возможность посмотреть на привычные вещи с совершенно другой точки зрения. Работа в банке в 1990-х была мне интересна: вся финансово-кредитная система только строилась, жизнь кипела. Затем эта движуха закончилась, а после Японии изменилось и мое мировоззрение — я понял, что просто покупать и продавать акции в ежедневном режиме мне будет скучно, хочется сделать в жизни что-то достойное. Это называется видением: важно выстроить картинку желаемого будущего и настойчиво к ней идти. Главное, чтобы хватило сил и времени дойти, но в результате вы получаете то, что получаете, — успех.

К чему же привела эта переоценка ценностей?

Я пошел к коллегам-банкирам и сказал, что собираюсь построить фармацевтический завод, все покрутили пальцем у виска, я продал свои акции банка и в 2001 году создал компанию Biocad. Фармбизнес — жесткий, не для слабонервных, он построен на тех непростых ситуациях, в которые попадают люди. Чтобы чего-то добиться в этой чрезвычайно сложной и закрытой сфере, нужно в нее очень глубоко погрузиться. В России биотехнологические компании, у которых что-то получилось, можно пересчитать по пальцам, хотя создавалось их когда-то достаточно много, в основном выходцами из академической среды. Они по привычке советских времен хотели зарабатывать деньги не на результате, а на процессе — на долгих исследованиях, которые зачастую ни к чему не приводили. Но когда вы тратите собственные деньги, то вынуждены думать о создании реальных лекарств, которые будут лечить людей, а вам давать возможность зарабатывать и двигаться дальше. Это принципиально другой подход, и когда я купил старый советский НИИ в поселке Любучаны Московской области, года три ушло на изменение сознания ученых. Зато сейчас те, кто остался, являются настоящими апологетами нашей системы. Молодым же специалистам, которые три с лишним года назад пришли работать сюда, в петербургскую лабораторию, уже и объяснять ничего не нужно, они изначально бизнес-ориентированы. В результате в нашей компании множество талантливых людей, которые разрабатывают продукты с высокой добавочной стоимостью.

Вы сразу поняли, что смыслом деятельности Biocad является увеличение продолжительности жизни людей и улучшение ее качества?

Не сразу. Нужно понимать, ради чего вы чем-то занимаетесь. Чем лучше людям, тем лучше нам — у фармацевтических компаний эта зависимость прямая. Ведь можно найти достаточно способов заработать больше и с меньшими затратами, чем вкладываясь в исследования молекул, результата которых нужно ждать несколько лет. В нашей индустрии можно элементарно делать аналоги западных лекарств, и, кстати, мы этим тоже занимаемся, чтобы иметь определенный жирок для выпуска продуктов завтрашнего дня. Но так сложилось, что мы работаем в основном в самой сложной области — онкологии и аутоиммунных заболеваний. Первыми в России десять лет назад сделали генно-инженерный биологический препарат для облегчения состояния людей после химиотерапии. Другое наше лекарство предназначено для лечения рассеянного склероза. В последнее время все очень быстро меняется — например, гепатит С, который еще недавно считался неизлечимым, сегодня побеждается с помощью производимого нами препарата. Только что произошел прорыв в лечении рака кожи и создан онкологический блокбастер номер один в мире — лекарство на основе блокатора PD-1, дающее колоссальный эффект при меланоме и раке легкого. Однако курс терапии им стоит 160 тысяч долларов, что совершенно невозможно для больных в наших условиях, поэтому мы должны сделать более доступный продукт — в начале следующего года приступим к клиническим испытаниям. Сейчас мы ждем разрешения Минздрава, чтобы в 2016 году начать производство биоаналога трастузумаба, спасающего женщин с агрессивной формой рака молочной железы. Но основные инвестиции делаем в препараты, которые рынок увидит лет через пять-семь лет. В определенном смысле мы ведем борьбу с несправедливостью природы, которая за миллионы лет эволюции сформировала свои правила и выбраковывает тех, кто, по ее мнению, уже не нужен, например — не способен больше приносить потомство, ведь не секрет, что пик заболеваемости раком груди приходится на период, когда женщины выходят из детородного возраста. Наша задача — изменить наследственный механизм, который заложен в каждом из нас. Параллельно мы боремся и с несправедливостью в системе здравоохранения, когда сталкиваемся с врачебной коррупцией или неправильным лечением. Ситуация с онкологическими заболеваниями в Петербурге никуда не годится: у нас одни из самых плохих показателей в России. В нашей стране до сих пор совсем молодые люди гибнут от тех видов рака, от которых в остальном мире уже не умирают. Мы пытаемся образовывать врачей и видим, что молодых талантливых онкологов много.

Компания производит тридцать продуктов, восемь из которых — биотехнологические. Вы можете доступным языком объяснить, что означает этот термин?

Человек — часть природы. Мы до сих пор не понимаем, почему в определенных случаях здоровые клетки превращаются в опухолевые, начинают делиться с бешеной скоростью и захватывать весь организм. Но мы знаем, что в природе есть элементы, которые помогают бороться с таким положением вещей. С помощью генной инженерии и молекулярной биологии мы перепрограммируем клетку, заставляя ее делать лекарства для человека. В нашем случае завод — это не огромное здание со станками, а масштабируемая лаборатория, автоматизированная настолько, что в ней с клетками работают лишь несколько специалистов. Вот что такое биотехнология. Конечно, это требует множества профессионалов в разных областях — в научно-исследовательских лабораториях трудятся молекулярные биологи, специалисты по генной инженерии, биоинформатике, медицинские эксперты. Мы интегрированы с мировой биофармацевтической наукой: наши ребята находятся на передовом ее крае, часто ездят за границу, выступают на семинарах. Препараты, которые сегодня разрабатывают крупнейшие мировые фармацевтические компании, не представляют для нас особой сложности, мы делаем похожие — не аналоги, а свои собственные разработки. Сейчас много говорят об импортозамещении, а мы занимаемся импортоопережением.
Человек в обозримом будущем очень сильно изменится, по мере накопления знаний мы будем вмешиваться в работу нашего генома, контролировать его, редактировать. Так, уже в скором времени можно будет по желанию менять цвет глаз. Через пятнадцать-двадцать лет возможны серьезные подвижки в продлении жизни: геномные препараты смогут снова включать те функции организма, которые природа выключает с годами. Тело не будет дрябнуть, методы биотехнологии позволят нам поддерживать его в хорошей форме в солидном возрасте. Но когда жизнь зрелых людей станет более качественной, наступят проблемы иного, уже психологического характера: что делать человеку, который за сто пятьдесят — двести лет своей жизни (а речь идет именно о такой ее продолжительности) успел побывать и бизнесменом, и художником, и журналистом, и архитектором и все это ему надоело? Подобные изменения в человеческой природе приведут к переменам в социуме — изменится государство в его нынешнем виде.

В прошлом году в общей сложности семьдесят процентов акций Biocad были проданы инвесткомпании Millhouse Романа Абрамовича и группе «Фармстандарт». Это был запланированный шаг? Почему вы остановились именно на этих партнерах?

У нас был выбор, мы могли предпочесть крупные транснациональные корпорации, такие как Pfizer и Amgen. Но нам нужны такие партнеры, с которыми мы гарантированно можем дальше строить компанию так, как это видим. Мы избрали вариант наиболее комфортный и выгодный для Biocad, для работающих здесь людей и для меня лично.

У компании есть филиалы и представительства в нескольких странах. Каковы их функции?

У каждого свои цели и задачи. Например, в Индии мы ведем большое количество клинических испытаний, скоро начнем продавать там свои препараты. С правительством Бразилии подписали договор о государственно-частном партнерстве, в рамках которого должны выпустить несколько продуктов и, возможно, построить в этой стране совместное предприятие, — это перспективный для нас рынок. В Китае идет интенсивная кооперационная работа с тамошними коллегами, многие разработанные нами фарммолекулы китайские компании хотят лицензировать и производить у себя, обсуждается возможность создания нескольких совместных предприятий. В Бостоне у нас вспомогательное подразделение, интеллектуальный хаб, обеспечивающий доступ ко всем самым современным западным технологиям, которые только можно купить за деньги. Через какое-то время эти филиалы займутся продажей по всему миру наших препаратов, процесс регистрации которых уже идет во многих странах. Сейчас мы планируем строительство еще одного завода в одной из стран Юго-Восточной Азии — у нас тесные связи с компаниями из Сингапура, Таиланда, Малайзии, Индонезии. На самом раннем этапе создания лекарств у нас уже существуют договоры либо на их поставку в будущем, либо на совместную разработку. То, что наши международные партнеры заранее хотят эти продукты, неожиданно даже для меня, я не думал, что с российской компанией будет происходить нечто подобное.

Как получилось, что вы переехали в Петербург?

Этому способствовала моя встреча с Валентиной Ивановной Матвиенко. Лет шесть назад на большом правительственном совещании по развитию фармацевтической промышленности я познакомился с тогдашним губернатором города. Она пригласила меня приехать в Смольный, и так получилось, что смогла уделить мне довольно много времени. Будучи по первому образованию фармацевтом, Валентина Ивановна прекрасно понимала важность наличия в городе такой индустрии и решила меня переманить: спросила, что нужно, чтобы я переехал в Петербург. Как раз в это время у нас чувствовалась нехватка земли для развития производства в Подмосковье, а Матвиенко предложила на выбор участки в разных районах города. Очень быстро было принято решение и о создании в Петербурге фармацевтического кластера с участием нашей компании. Мы базируемся на территории особой экономической зоны в Стрельне, где апреле 2012 года открыли офис компании и лаборатории, в сентябре 2013 года построили первую очередь ультрасовременного завода, сейчас возводим вторую и проектируем третью. В подмосковном Петрово-Дальнем попрежнему находятся производство и лаборатория, а в Любучанах размещается большой исследовательский центр. Здесь же, в Петербурге, мы создаем компанию моей мечты. Переезд дал дополнительный импульс ее развитию, на восемьдесят процентов обновился штат, появилось множество новых квалифицированных, креативных и при этом неизбалованных специалистов. Молодежь приходит к нам из Химико-фармацевтической академии, СПбГУ, Политехнического университета и Санкт-Петербургского академического университета (СПбАУ РАН), а средний возраст сотрудников — двадцать семь лет.
Я — московский парень со встроенным моторчиком, сформировавшийся в бурные 1990-е, но когда оказался в Петербурге, у меня открылось второе дыхание, снова стало интересно жить. Одна только привилегия ходить по городу пешком чего стоит! Теперь у меня квартира на Мойке, неподалеку от Исаакиевского собора, мое любимое место для завтраков — заведение «Тепло», для ужинов — «ЕМ» Эдика Мурадяна, а для встреч после ужина — «Винный шкаф» на Рубинштейна. В Москве другая культура, другие отношения между людьми, и прежде я просто не понимал, что в Петербурге так кайфово. Нет смысла переезжать из России за границу, когда у нас есть этот город с его качеством жизни, в том числе культурной.

Вы видите когото из сыновей продолжателем своего дела?

Не в моем стиле что-то кому-то навязывать. Я давно увлечен буддийской философией, и началось это погружение тогда, когда все было очень сложно с точки зрения развития компании. Если человек много страдает, он начинает искать причину этого и находит объяснения в определенном религиозно-философском течении. В моем случае именно буддийская традиция дала ответы на многие вопросы, которые мучили меня, позволила более трезво смотреть на то, что все мы рано или поздно уйдем, помогла выстраивать отношения не только вовне, но и в семье. По буддийским представлениям мы лишь физические родители своих детей, до восемнадцати лет должны заботиться о них, а потом каждый сам выбирает путь. У всякой души есть свое предназначение в жизни — кем захочет, тем пусть и будет. Мои сыновья очень разные: старший, Артем, — спортсмен-регбист, даже выступает за сборную Петербурга; cредний, Леша, в свои пятнадцать лет увлечен физикой, и мы с ним обсуждаем черную материю; а младший, Миша, — веселый артист, поет и танцует. Правда, жена, которая занимается воспитанием детей в повседневном режиме, не всегда разделяет мою философию. (Смеется.)

Дмитрий Морозов входит в топ-500 резерва управленческих кадров, находящихся под патронажем президента РФ. Является членом Совета по развитию фармацевтической и медицинской промышленности при правительстве РФ. Соавтор концепции «Фарма 2020». Он поддерживает молодежный спорт: регби-клуб «Нарвская застава» в Петербурге и секцию ушу в Подмосковье. В компании Biocad работает тысяча сотрудников, триста из которых — ученые и исследователи. Ее офисы и представительства расположены в США, Бразилии, Сингапуре, Китае, Индии. По итогам 2014 года оборот Biocad вырос в три раза и достиг двухсот миллионов долларов. Сегодня в разработке у компании находится более сорока препаратов.

 

Текст: Виталий Котов
Фото: Алексей Костромин

Материал из номера:
Октябрь 2015
Люди:
Дмитрий Морозов

Комментарии (0)

Купить журнал:

Выберите проект: