Диджитал-художница и NFT-пионер Эллен Шейдлин: «Новая этика — не панацея. Это как демократия — работает не с каждым и не везде»

Ты первая задала в инстаграме супертренд на новую красоту, трансформируя внешность в сюрвиртуальных автопортретах. Как тебя изменили эти эксперименты?

Они сильно поменяли мое отношение к самой себе. Я стала чаще делать селфи, могу выложить абсолютно любой свой снимок — я принимаю ракурсы камеры как возможность быть и такой тоже. Мне кажется, в новой красоте есть свечение и жажда ею делиться. Все чаще я сталкиваюсь с бодипозитивом из настоящей любви к себе. Интересно наблюдать, как человек влюбляется в того, кто он есть.

Например?

Недавно ко мне в гости приходила модель Настя Жидкова — альбинос. Она с гордостью показывала мне свое белое пушистое тело, хотя раньше пыталась все сбривать, даже через боль. А потом приняла себя. Хвастаясь, она гладила свои волосы на прекрасных ногах, а я влюбилась в нее еще больше. Вместе с обществом само понятие красоты претерпевает глобальные изменения: теперь в ней есть место всем гендерам, телам и формам, реклама показывает настоящих людей, бренды не используют фотошоп, инвалид — это не приговор, а ментальные проблемы заслуженно получают не меньше внимания, чем физические.

Почему ты решила исследовать себя?

Возможно, я просто очень восприимчива к красоте. Она, как и искусство, существует вне материального. Художник будто образует связь с облаком, где черпают вдохновение другие новаторы. Мне кажется, красота не имеет ни будущего, ни прошлого — в конкретный момент с тобой резонирует одно, в следующий что-то иное. Метавселенные, скорее всего, вообще лишат человека любого способа идентификации по внешним признакам: онлайн значение будут иметь только твой опыт и знания. Поэтому нет никакого смысла следить за тенденциями. Я и сама стараюсь ни к чему себя не относить: слова теряют актуальность, мода устаревает, а вагон с номером, в которой ты себя положила, в итоге отцепят от состава.

Каким качеством должен обладать художник, если он и дальше желает ехать на поезде современности?

Художник нового времени больше не действует из состояния жертвы. Почему-то считалось, что к звездам можно попасть только через тернии. А у меня всегда только звезды! Кстати, зрителя это настораживало.

Потому что художник должен быть голодным!

Голодным и больным! Было принято носиться со своими травмами, сублимировать, ввергать себя в деструктивные состояния. Некоторые сознательно не обращаются к психологам, чтобы с проработкой травмы не пропало вдохновение. Но это самообман — ты либо талантлив, либо нет. Я поняла, что все итак уже есть внутри меня. И ты сам можешь больше, чем твое искусственно раскрепощенное подсознание. Так легко пойти по простому пути, лишь бы не остаться наедине с собой и работать, работать, работать. Внутренний голос может шептать: «Тебе нужен алкоголь, тебе нужно погрустить, ты должен себя порезать, ты должен подраться». Может, тебе дадут за это вдохновение, но оно будет в кредит. Я выбрала показывать не ментальную боль, а физическое счастье.

Ты работала над своим ментальным здоровьем? Терапия? Или оно само?

Я всегда была уверена в том, что делаю. И чувствовала, что добьюсь успеха. Знаешь, как доставка еды: если ты сделал заказ, то либо он приедет, либо тебе выплатят компенсацию. При любых раскладах ты не расстроишься. Я думаю, что это здорово. Девиз художника нового времени: «Оставайся собой, ни в чем не сомневайся, то, что дадут — бери».

Откуда у тебя такая уверенность?

Наверное, благодаря тому, что у меня с моим мужем Женей сложился абсолютный творческий симбиоз. Очень удобно, когда вы вдвоем очень креативные. Я даже не могу его назвать соавтором, он настоящий автор. Нас не разделить. Я взяла его фамилию — Шейдлина, где я — буква «а» от слова «арт». Я всегда в движении: если мне в голову пришла идея, мне нужно воплотить ее немедленно. Ожидание меня пожирает, я просто могу перегореть, поэтому выкладываюсь максимально, трачу сто процентов сил. Женя не дает мне иссякнуть. Он — мой банк идей.

И как работает этот банк?

Даже если я израсходуюсь, он даст мне какое-то слово, которое запустит новый импульс. Я хорошо работаю с информацией, у меня наработался опыт такого пластилинового мозга, а Женя — свежий взгляд, который нужен каждому художнику. К тому же здорово, что мы вдвоем можем реализовать все концепты — объяснять кому-то постороннему свои идеи бывает утомительно. Есть такое упражнение в живописи: у тебя есть ровно 15 минут, чтобы набросать цвет, потому что потом ты его так уже не увидишь. Только эти 15 минут будут правдой. Вот он — мои 15 минут правды, мой главный фанат и самый большой критик, который бывает таким ядовитым, что мне приходится вставать в стойку и защищаться.

Побороться за свою позицию?

Да. Это помогает, если он начинает пережимать. У меня и так довольно жесткий внутренний цензор, который все время спрашивает: «Ну, Лена, может, ты не очень постаралась? Может, не так уж хороша?» А когда этот голос становится двойным, нужно быть очень сильным и внимательным, чтобы распознать, а не из страха ли эта критика. К счастью, я не страдаю «плохим перфекционизмом», иногда свойственным художникам, когда ты переживаешь, что не выходит так хорошо, как у кого-то. Я себя ни с кем не сравниваю и никем не вдохновляюсь. Более того, я всегда сознательно выбирала такие сферы и техники, что даже если человек начнет за мной повторять, то у него ничего не получится. Если ты будешь последователем, ты ничего не добьешься: нужно протаптывать свои дороги.

Поделись, как ты протаптывала свои?

Мои страхи помогает рассеивать мультимедийность. Это переключение ресурса: чувствуешь себя уверенно? Начни совершенно другую деятельность. И каждый новый элемент будет подсвечивать и усиливать то, что ты уже умеешь. Если я понимаю, что моя живопись не дотягивает, найду курсы и буду заниматься без лишней рефлексии.

В то время, как все только и твердят о «мета» и NFT, ты — состоявшаяся звезда диджитал-арта — едешь учиться классической живописи в Академию изящных искусств во Флоренции. Зачем тебе кисти и краски?

Я не игнорирую «мета» — эта полезная платформа помогает попасть в крутые галереи или на «Арт-Базель», минуя кураторов. Пока еще правила там диктует автор, а не продавец. Я недавно была на выставке кукол, ко мне подошла какая-то бабушка и спросила: «А вы та самая художница NFT?» То есть все поколения знают меня именно как цифровую художницу. За аналог я взялась как раз из-за бешеного развития диджитала — теперь в цифровом океане еще проще потеряться. Сложно стать видимым. Вместо субкультур, через которые люди себя определяли, появились алгоритмы, которые лишают нас объективности: теперь ты — это то, что ты лайкаешь. И если ты не будешь специально копать, так и останешься в иллюзии разнообразия.

Художнику разве важна объективная картина мира? Обычно он слишком занят построением собственного.

Еще десять лет назад художнику давалось время на формирование и развитие его мира. Пробовать. Учиться. Стать классным. Сейчас ты сразу должен быть чертовски хорош и популярен. На этом люди творческие очень быстро ломаются, потому что ждут немедленного выхлопа — и не получают его. И единственный рабочий вариант — выход в реальность: ярмарки, выставки, путешествия, создание комьюнити. Только так интернет заработает на тебя. Без реальности ты просто исчезнешь в пикселях, растворишься, даже если у тебя классный контент. У меня, например, текстов становится больше, чем картинок. Мне стали нужны слова. Мне нужны смыслы. Мне нужен выход в сферу настоящего искусства, чтобы не застрять в амплуа интернет-героя.

И ты выбрала классическую живопись?

Снова рисовать я начала благодаря книге «Путь художника» Джулии Кэмерон. Мне нужен был наставник — и им стала эта книга, сборник практик, которые помогают настроиться на творчество. Задания в ней даются так, чтобы они не стали каторгой для внутреннего художника. Мне особенно нравится упражнение «утренние страницы» — первые 40 минут, когда ты проснулся и твой мозг не успел включить непробиваемый щит старых паттернов, ты выписываешь свое состояние: «Что со мной происходит? О, сегодня я завидую. Хорошо, а почему? Может, потому что ты сам этого не сделал? Как я могу это изменить?» И ты в себе копаешься, а в себе копаться очень приятно. Более того, всякие несчастья с тобой перестают происходить, потому что ты как экстрасенс уже весь негатив из себя выписал. Мне такой подход очень нравится, а не какие-то штуки, как быть счастливым или как заработать миллион.

Что еще соединяет тебя с реальностью?

В октябре во Флоренции у меня прошла персональная выставка «Постигнутый фантазией» — с фотографиями, интерактивной скульптурой, видео и картинами — и меня трясло от радости, когда я видела реакцию публики. Как они смотрели! Как вовлекались! Им нужны эти залы, это физическое пространство. Выставка — это путешествие внутрь моей головы, переход из виртуального в реальное. Я думаю, что идея — это душа, которая может вселиться в любой объект. И я осколки моей души теперь вселяю в предметы: мне стало интересно работать с пластикой, со стеклом. Моя цель — разбудить в зрителе фантазию, пригласить его к сотворчеству. Без духа объект — просто мусор.

Что тебе дал флорентийский годовой интенсив?

Я поняла, что на правильном пути. Стала увереннее в себе, убедилась, что чувствую цвет и линию. У нас в академии было такое упражнение: мы делали мягкой пастелью копии с картин старых мастеров. Вместо рисунка с натуры учитель сказал переводить рисунок через копирку. Я удивилась, а он ответил: «Зачем тратить время на перерисовку? Нужно понять совершенно другое: почему на портрете под носом тенью линия толще, а светом на переносице тоньше. Учитесь передать объем одной линией». И это мне очень теперь помогает в моем рисунке. Иногда мы растрачиваемся на большое, а важны детали. Такие задания были как драгоценные камушки, которые очень сложно отыскать среди песка. Я стала совершенно по-другому воспринимать классическое искусство. Это ядро планеты.

Есть мнение, что академичность убивает твой индивидуальный почерк.

Нет, ты сам убиваешь его, если в себе сомневаешься. Любые инструменты — во благо. В живописи важно только время — по-другому никак не уменьшить расстояние между рукой и мозгом. Нужно просто рисовать каждый день. Меня, как человека, привыкшего, что все навыки ко мне моментально прилипают, это, конечно, расстраивает. Но я понимаю, что спешить некуда. Неважно, сколько мне лет, четырнадцать или восемьдесят, я живу в парадигме, что все уже существует, все уже есть.

Через гендер ты себя определяешь? Например, через фем-повестку?

Нет. Я думаю, что мои работы агендерны. Но я участвовала в NFT-выставке от крупнейшего фем-сообщества. Когда мы договаривались, я спросила: «Неужели там будут работы только женщин-художниц?» И они ответили: «Конечно, нет — они же не против мужчин». Такое мне подходит. Вот это — равноправие. Я вообще про интернет без хейта, моя позиция: «Эй, мир! Я существую, давайте существовать вместе!» Мне очень хочется комьюнити, чтобы Петербург участвовал в жизни художников, чтобы в городе были арт-резиденции, где можно было бы обсуждать идеи и никто бы не боялся, что их сопрут. Я хочу, чтобы художники были щедрыми, а в России они жадные. И это больно, потому что мы находимся в таком красивом мире, где есть все. Я хочу, чтобы людям творческих профессий были не нужны визы. Петербург может быть свободной площадкой, где мы объединимся и будем творить, делать воркшопы и мастер-классы для артистов со всей России. Вот это — про отсутствие границ. Вообще новое время — про делиться и коллаборировать.

Ты делишься?

И коллаборирую! (Смеется.) У меня недавно был интересный опыт. На мою выставку во Флоренции пришел Сезар Сантос — он потрясающе пишет в духе старых мастеров, очень дорогой художник. И предложил сделать совместную работу. Я сначала не поняла, как мы будем писать слоями на одном холсте, но это оказалось здорово! Честно: я боялась. Он рисует 20 лет, а я — 2 года. Но я ни на миг не почувствовала себя менее мастерицей. Мы учились друг у друга — и это было круто!

Расскажи про твою коллаборацию с Томми Кэшем!

Это совсем другой опыт. Мы работаем в одном жанре виртуального сюрреализма, который подан в виде мема, но мема музейного характера. Нам было супер: мы любим одни и те же вещи, испытываем похожие эмоции. Это была не съемка, а как шоколада объесться или по-детски беситься до упаду — чистый восторг и творчество, когда ты можешь представить себя кем угодно: космонавтом, Рапунцелью, в «Макдональдс» поехать в карете, запряженной лошадьми, и действительно сделать заказ.

Томми задружился с Риком Оуэнсом, а тебе интересна фэшн-индустрия?

Да, но так получается, что для андеграундных брендов я слишком попсовая, а для попсовых — слишком сложная. Я коммерчески сотрудничала с Moncler — получилась действительно красивая история, они дали мне полную свободу. Вообще с люксом у меня странные отношения — я не могу быть манекеном, мне дискомфортно. Мне нужно кооперировать, как-то себя туда пришить. Я купила брюки, не знаю, Gucci, отрезала часть, пришила антикварные рюши, и люди говорят: «О, крутые штаны!» Мне не нужно транслировать свою принадлежность к какому-то классу или статус — я и в секонде спокойно оденусь.

У тебя огромная аудитория — больше четырех миллионов подписчиков — как ты модерируешь свою работу относительно новой этики?

Новая этика — не панацея. Это как демократия — работает не с каждым и не везде. Более того, часто сами выпады адептов новой этики вульгарны, они используют абсолютно негибкие инструменты. Но я вижу свет в разумном и сбалансированном подходе! Жертва — плохая роль для здоровой жизни, я бы не стала ее примерять или ввязываться в борьбу, которая меня не касается. Не так давно в сторис я написала, что вернулась в Россию, и довольно большое количество иностранных подписчиков попеняли мне, что я слишком мало говорю про ограничения. Мне же стало интересно, знают ли эти люди еще хоть что-то про страну, в которой я родилась, кроме факта нетолерантности? Не является ли такая риторика обидной для меня? Ведь я точно знаю и другие проблемы — запредельную бедность, коррупцию, ужасную экологию. Нарушаются права многих людей, не только определенных групп. Я считаю губительными любые этические и моральные ограничения, но слова это всегда просто слова, за них нельзя сажать и лишать работы. В определенных случаях достаточно общественного порицания.

То есть тебе прилетает?

Я получаю массу новых претензий! Люди перестали быть способны отличить художественное произведение от реальности, морализм лишает чувства юмора, свободы видеть прекрасное. Стало много цензуры. Самое сложное, что ты сам уже не понимаешь, что можно, а что нет. Я точно никогда не буду высказываться на религиозные темы. Политика? Если только я сама почувствую, это не может быть заказ или чья-то просьба. Кстати, я все время повторяю — я не дизайнер, не иллюстратор, не наемный сотрудник. У меня не получается работать по чужим идеям.

Какими инструментами новой красоты ты пользуешься в работе и в реальной жизни? Инстамаски? NFT-патчи?

В работе — фотошоп. Я на снимке не воспринимаю себя — это уже персонаж. Могу вытянуть тело — из маленькой Лены стать двухметровой Леной. Вот такие штуки — мое понимание новой красоты: я любуюсь, какой еще я могу стать. А для жизни — все аналоговое. Я очень люблю растяжки. Занимаясь 40 минут, получаю столько же удовольствия, как от трех часов лежания в спа-центре. Мне нравится здоровое, растянутое от макушки до пальчиков тело. Если занимаюсь статикой, то сразу становлюсь мечтательной — встаю на одну ногу и думаю, что в прошлой жизни была фламинго. После душа выбираю по настроению один из ароматов туалетной воды: одна пахнет солнцем, другая — японскими абрикосами, а третья — шампанским.

Текст: Ксения Гощицкая

Идея: Лена Шейдлина

Фото: Дарья Косинова

Худрук: Яна Милорадовская

Директор отдела моды, Ксения Гощицкая

Стиль: Эльмира Тулебаева

Ассистенты стилиста: Анастасия Пилова, Дарья Пашина, Марина Голумбовская

Визаж: Маргарита Арт

Волосы: Кирилл Брюховецкий Park by Osipchuk

Флорист: Дмитрий Туркан

Продюсер: Маргарита Саратова

Ассистент продюсера: Лиза Синцова

Свет: Максим Самсонов, Олег Шевяков Skypoint

Ретушь: Жанна Галай

Благодарим Дом радио и Оксану Гекк за помощь в организации и проведении съемки. Благодарим Шереметьевский дворец и Наталью Метелицу за помощь в организации и проведении съемки.