• Развлечения
  • Книги
Книги

Чайки и вороны-петербурженки: писатель Сергей Носов о главных птицах города

В издательстве «АСТ: Редакция Елены Шубиной» вышел сборник «Птичий рынок», в котором ребятам о зверятах поведали самые известные российские писатели. «Собака.ru» публикует отрывок из рассказа Сергея Носова о птицах Петербурга. 

Сергей Носов «Птицы Спб»

Чайки

Левитан, запутавшись в женщинах, с досады застрелил чайку. Всё остальное — Чехов. Чайка — живая, летящая над волной — эмблематичная — не только прославила МХАТ и систему Станиславского, но стала еще, в известных пределах, символом всей культурной жизни Москвы. Чайка, надо признать, — символ, скорее, московский, не петербургский, не кронштадтский даже. Черная “чайка” — представительский автомобиль, машина министров. “Чайка” — позывной Терешковой, и хотя он придуман безотносительно Чехова (по легенде, Гагариным), Терешкова, когда выходила на связь, дословно повторяла слова Нины Заречной: “Я — Чайка” (кстати, расстояние между родиной Терешковой и местом, где Левитан застрелил несчастную чайку, 270 километров — по лесам, полям и болотам). А потом — по Москве — Чайка с Хрущевым (и космонавтом Быковским) едут в автомобиле “чайка”. Так что птица чайка — это не просто Москва, а советская Москва, кремлевская, “Красная Москва” как бы. В Ленинграде был “Чайка” разве что ресторан. Только город чаек — все-таки Ленинград. И Петербург, но не прежний, девятнадцатого века, а сегодняшний, новый.

Это может показаться странным — раньше чаек в городе почти не было. Достоевский, переполненный замыслами нового романа, мог видеть их с палубы корабля, на котором возвращался из Копенгагена, но не в самом Петербурге. В Столярном переулке чайки не будили его на заре своими резкими выкриками. Нет у самого петербургского писателя в самом петербургском романе чаек. Да у него их вообще, кажется, в прозе нет — чайку попить на каждом шагу предлагают, а чтобы чайку увидеть, этого никому не дано — ну вот только в самом начале своих литературных трудов, в самом начале романа “Бедные люди” позволил молодой Варваре Алексеевне детство вспомнить — деревню и озеро с чайкой (не то ли озеро, где потом Левитан застрелит свою?). Только память о чайке героини “Бедных людей” не имеет к Петербургу никакого отношения. Не было в те времена в Петербурге чаек, а если было, то мало — как теперь снегирей. Сейчас как раз озерные чайки, так их вид называется, преобладают в городе. А прилетать они стали в город массово только во второй половине двадцатого века. Когда мусор, включая органические отходы, стали организованно вывозить на специально отведенные места — городские свалки, позже названные полигонами.

Я помню “Южную”, старейшую и самую крупную свалку, — иначе ее называли в народе “Волхонкой” — потому что на Волхонском шоссе, напротив Южного кладбища. Статус последних ее лет — полигон твердых коммунальных отходов. Ныне закрыта. Кто видел эту сорокаметровую гору в ее лучшие времена, уже не забудет ни запаха, ни бульдозеров, ползающих по хребту, ни множества птиц. Понятно, оксюморон, но точнее не скажешь: тьмы, тьмы белых чаек.

Чайки на моей памяти облюбовали дворовые помойки и вытеснили с них голубей. Возможно, идет обратный процесс — если судить по нашему двору: вот уже второе лето чайки не кричат у нас по утрам. А кричат они, вообще говоря, диковато для города — словно истерично смеются, — у ворон получается элегантнее.

Чайки и вороны — враги. Воздушные сражения обычно завершаются в пользу чаек — они подвижнее, атакуют сверху. Труп вороны долго висел на телевизионной антенне дома № 22 по Коломенской улице — был я в гостях, и, сверкая глазами, хозяин показывал мне в окне и рассказывал о воздушном бое над крышей — бились насмерть, и победили чайки.

Но будем справедливы, не все чайки преданы помойкам и свалкам. Чем бы ни были они привлечены в город, многие облюбовали каналы, реки, пруды. В садах и парках озерная чайка может свободно вышагивать по земле, выклевывая червячков и всяких козявок. В белые ночи чайки летают над тополями; орнитологи объясняют зачем: ловят на лету молодых бабочек — ивовых волнянок (чьи гусеницы жрут помимо ивовых тополиные листья). Так что есть польза от чаек.


Чайка, сидящая на парапете, это красиво; это, кажется, по-петербуржски

Наблюдал я однажды почти сюрреалистическую картину. На канале Грибоедова (рядом с Домом книги), прямо на воде, две чайки не могли поделить большой кусок мяса. Понятия не имею, как мясо к ним попало, откуда-то умыкнули, не знаю как, но это была вырезка, насколько могу я судить. Каждая, широко разинув клюв и частично уже заглотив со своей стороны часть добычи, тянула остальное к себе, пытаясь вырвать из клюва соперницы (я застал состязание не с начала). Так они и плавали, и довольно долго, несколько минут, — казалось, это никогда не кончится. Мне, двуногому и без перьев, с высоты набережной было не ясно, кто побеждает. Но вдруг одна сдалась — отпустила свою часть и отплыла в сторону. Тогда другая, не выпуская из клюва тяжелую вырезку, грузно полетела над водой, а потом, с трудом поднимаясь, исчезла за поворотом на Итальянскую улицу.

(Только сейчас сообразил, что это все происходило напротив упомянутого ресторана “Чайка” — не оттуда ли вынесли вырезку тотемным животным? (Вот, уточнил: “Чайку” закрыли в 2012-м, а наблюдал я это годами тремя раньше.))

Мы же в массе своей думаем, что чайки одной только рыбой питаются.

Ха-ха.

Но кто спорит, чайка, сидящая на парапете, это красиво; это, кажется, по-петербуржски.

Сизые чайки улетают на ночь из города, озерные здесь остаются.

А еще бывает, прилетают огромные — серебристые чайки. У них размах крыльев достигает едва ли не полутора метров. Некоторые поселяются прямо здесь. Пишут про них, что способны гнездиться на плоских крышах. На Петроградской я часто встречаю таких.

На высокой трубе бывшей мебельной фабрики постоянно сидит. “Альбатрос”, — говорят горожане. Да нет, альбатрос еще крупнее. У нас нет альбатросов. Серебристая чайка.

Вороны

Петербуржцы в целом ворон уважают. У ворон репутация умных существ. Постоянство в их жизни внушает симпатию — они могут годами возвращаться на одно и то же гнездо, когда-то построенное на дереве во дворе. И пары они образуют устойчивые; нового партнера выбирают, лишь овдовев. Некоторые петербуржцы серьезно считают, что вороны обладают чувством юмора, да и в самом деле, иногда эти птицы как бы дурачатся. Могут изворотливо дразнить кота или собаку, кататься с крыши, устраивать коллективные игры в воздухе, подбрасывая и ловя на лету палочку. Вороны склонны к экспериментам, иногда, на наш взгляд, абсурдным. Что заставляет ворону повиснуть вниз головой на бельевой веревке? Вот наблюдал буквально вчера, как ворона каркала на автомобиль у нас во дворе: подходила то спереди, то сбоку и постоянно каркала на него, словно отгоняла, а может быть, провоцировала на что-то. А он стоял. Один из многих во дворе. Но чем именно этот приглянулся (или не приглянулся) вороне — загадка.

Петербуржцы прощают воронам интерес к помойкам, злопамятность, мстительносить и дурную славу истребителей яиц иных пернатых.

Памятник вороне установлен в Ораниенбауме (сейчас это в административных границах Петербурга): на мраморной скамейке бронзовая книга, а на ней бронзовая ворона, автор книги тоже рядом сидит, бронзовый, — это писатель Николай Шадрунов, прославивший рамбовских чудаков и “психов” (“Психи” — так называлась его книга, а Рамбов — народное название трудновыговариваемого Ораниенбаума, который к тому же сейчас Ломоносов), так что памятник по большому счету ему, Шадрунову. Но и вороне тоже. Там еще есть бронзовые воробьи, однако персонально ворона (“Красная ворона”), говорят, уже стала новым символом Рамбова.

Это не первый памятник вороне. За полтора века до него бронзовое изображение вороны появилось в Летнем саду — все правильно, на памятнике баснописцу Крылову. Среди персонажей тридцати шести басен Ивана Сергеевича, окруживших постамент с четырех сторон, есть и ворона, еще не уронившая сыр. И этот примечательный портрет героини хрестоматийной басни мы вправе считать настоящим и персональным памятником вороне хотя бы потому уже, что строка “Вороне где-то Бог послал кусочек сыра” претендует на первенство среди самых известных в русской поэзии. А это слава. Да такая слава, о какой ни одна другая птица мечтать не может!

Но — тут парадокс. Ворона, с одной стороны, явлена нам во славе своей существом наивным и глуповатым, а с другой стороны, хотя известную мораль мы впитали чуть ли не с молоком матери, всё равно остаемся при убеждении, что ворона хитрющая и умнейшая птица: одно дело литература, другое — жизнь.

“Пернатые пациенты (А.И.Куинджи на крыше своего дома)”

“Пернатые пациенты (А.И.Куинджи на крыше своего дома)” 

Если бы у петербургских птиц была возможность воздвигнуть памятник человеку, можно не гадать, кто был бы их избранником. Конечно, художник Куинджи. И не потому, что Куинджи так любил писать птиц (это в его творчестве далеко не главное), а потому, что просто их любил — сильно и беззаветно. Пернатые знали: по сигналу Петропавловской пушки (то есть ровно в двенадцать) надо лететь на угол Биржевого переулка и Тучковой набережной — там, на крыше, рядом со своей мастерской, он будет ждать их с овсом и белым хлебом. Это не были опыты по изучению условного рефлекса, это была бескорыстная помощь птицам, но, узнал бы Павлов о достижениях Куинджи, он, думаю, заинтересовался бы ими. Между прочим, Институт физиологии им. И.П.Павлова уже после смерти художника появится в двух шагах от его мастерской. А в конце девятнадцатого века Павлов работал с собаками в Императорском институте экспериментальной медицины на Аптекарском острове, но вот что интересно: живописец Куинджи мог бы сам справедливо гордиться своими успехами в области экспериментальной медицины — известно, что он спас голубя, сделав ему трахеотомию с помощью трубочки из пера. Куинджи лечил больных птиц. Дом его походил на птичий лазарет.

На известной карикатуре Щербова “Пернатые пациенты (А.И.Куинджи на крыше своего дома)” Архип Иванович действительно изображен на крыше своего дома в обществе черных ворон, ожидающих медицинской помощи, и почему-то босым. В отличие от серых ворон, черные для Петербурга не характерны, хотелось бы думать, что это грачи, но судя по клюву — вороны; оставим их на совести карикатуриста. Одна повернулась тылом к Архипу Ивановичу и задрала хвост, позволяя выполнить деликатную медицинскую процедуру. Себя Щербов изобразил подглядывающим из-за трубы. Похоже, он в самом деле побывал на крыше, — много конкретных деталей, да и панорама со стрелкой Васильевского острова, пожалуй, то, что надо было самому отсюда увидеть. Возможно, прав был Куинджи, когда, по словам мемуариста, жаловался на Щербова, что тот-де подкупил дворника. Карикатура его страшно обидела. До прекращения отношений.

Дьявол, как известно, скрывается в деталях. Пишущие об этой прихотливо выполненной карикатуре дружно утверждают, что Куинджи делает вороне клизму. Похоже на то. Хотя тут всё тоньше. Или грубее. В руках у Архипа Ивановича так называемый шприц Жане, совсем недавно изобретенный.

В исторической перспективе шприц Жане (самый большой из всех шприцов) найдет широкое применение. Но уролог Жюль Жане изобрел его тогда отнюдь не для промывания пищеварительного тракта, а для лечения (по “методу Жане”) гонореи —тем и прославился (см. Большую медицинскую энциклопедию). Боюсь, мы недооцениваем брутальный юмор Щербова. Не за себя обиделся Архип Иванович Куинджи, а за ворон. 


Если бы у петербургских птиц была возможность воздвигнуть памятник человеку, можно не гадать, кто был бы их избранником. Конечно, художник Куинджи

Как-то вечером, переходя Фонтанку по Обуховскому мосту, наблюдал я странную картину. Вся клиника Военно-медицинской академии чернела от множества сидящих на ней ворон. А вороны все прилетали и прилетали, они садились на деревья, на крышу соседнего дома, они летели сюда большими стаями.

Я посмотрел на запад — со стороны Троицкого собора и со стороны Коломны приближались, как-то замысловато кружа, две огромные стаи. Другие вороны летали над крышами в поисках свободного места. Кажется, я никогда не видел столько ворон. Их были тысячи — без преувеличения.

Говорят, вороны собираются вместе, когда им угрожает опасность. Не ведаю, что могло им (или нам) в те дни угрожать — никаких катастроф не припомню.

Мы переехали на Карповку. Окна во двор. Под утро кричат чайки, каркают вороны. Воюют друг с другом. Днем ведут себя тише. Однажды вечером услышал громкое карканье за окном (я был в комнате, сидел перед компьютером). Каркали не одна и не две, что-то у них случилось; я всё думал, что затихнут когда-нибудь, а они продолжали с нарастающей возбужденностью. Наконец не выдержал, подошел к окну, одернул занавеску. У самого стекла промчалась ворона, тут же — другая; множество ворон летало по двору. Я пошел на кухню и всё понял.

На самом деле — ничего не понял. Просто понял причину этого гвалта, и только. У нас за окном, примыкая к торцу дома, тянется забор, отгораживающий от двора территорию предприятия; над ним спиралевидный барьер из колючей проволоки. И вот внутри этой спирали, зацепившись крылом за колючку, висит ворона — без признаков жизни. Над ней пролетают сородичи. Им, однако, страшно приближаться к этому месту — именно к той части барьера, где висит тушка несчастной, — подлетая к нему, они резко подают вверх. Иные сидят в отдалении на крыше, другие поближе — на крыльце флигеля.

Но и те, кто поблизости от мертвой вороны, тоже, при всей их смелости, осторожничают: делают несколько шагов к ней, каркают в ее сторону и сразу же подают назад, словно от этого места даже на расстоянии исходит для них опасность. Грай ужасный стоит.

Что же это всё означает? Не понимаю. Прощание с товарищем? Проклятия неведомому врагу в образе спиралевидной колючки? Грай-мольба — обращение к вороньему богу? Грай-плач?

Это продолжалось до ночи. Утром стояла тишина. Дохлой вороны не было. И живых ворон — ни одной. Несколько лет в нашем дворе не появилось ни одной вороны.

Сергей Носов

Сергей Носов

Шел я как-то в начале июня по Каменному острову, там на деревьях вороны. Одна что-то прокаркала, а я имел глупость каркнуть в ответ (два или три раза — мне показалось, что получилось реалистично). Что с нею стало! Она изошлась в карканье. Взлетела, стал кружить надо мной. Я уходил, не торопясь, но это ее мало устраивало. Она сделала большой круг и стремительно спикировала, целясь мне в голову, — я успел наклониться, она коснулась крылом моей головы. Вышла еще на один круг, выбрала угол атаки и понеслась на меня — я едва успел присесть в последний момент, а далее — далее отступил самым позорным образом: я побежал. Кажется, она меня не преследовала.

Что ж, в конце мая — начале июня вороны, оказывается, могут нападать на людей, причина — защита птенцов. При том, что сами вороны способны быть каннибалами и воровать яйца у себе подобных.

Но своих родных воронят они по-родительски опекают до самого половозрелого возраста.

Семейные ценности, ёшкин кот!

Отрывок для публикации предоставлен издательством «АСТ: Редакция Елены Шубиной», продолжение рассказа в сборнике «Птичий рынок».

Рубрика:
Чтение
Люди:
Сергей Носов

Комментарии (0)

Купить журнал:

Выберите проект: