• Развлечения
  • Книги
Книги

18+: Как в Нью-Йорке 1970-х рос U-GOD – один из создателей Wu-Tang Clan

В издательстве «Бомбора» выходит книга «Wu-Tang Clan. Исповедь U-GOD» — подлинная история культовой хип-хоп группы: как девять парней из неблагополучного района изменили американскую музыку. «Собака.ru» публикует отрывок из написанного Лэмонтом Хокинсом (он же U-GOD) нон-фикшн о его детстве на Стейтен-Айленде.

Начало на Стейтен-Айленд

<…>

Я один из множества детей Парк-Хилла. Кажется, что бедные люди всегда начинают с самого низа. Либо тебе удастся выбраться, либо придется застрять там на несколько поколений. Я знаю людей, которые живут на районе всю жизнь. Они никогда не двигались, никуда не уезжали, не исследовали мир за его пределами. Наверное, они довольны такой жизнью, но я рано понял, что это не для меня.

Только чистые сердцем выходят из гетто. Для меня это значит, что нужно по-настоящему верить в то, кто ты есть, и затем сосредоточиться на себе, а еще постараться не причинять никому боль, пытаясь выбраться. Ты не потакаешь никому, не делаешь гадостей и не отпихиваешь другого, чтобы вырваться вперед.

И ты выбираешься оттуда, полный решимости, сильной воли и настойчивости на пути к тому, во что веришь. Если ты действительно веришь, что можешь стать врачом, и ты учишься на врача — это и есть чистое сердце.

Я стал автором песен, хотя в моем мире были наркотики и куча смертей, и прочая ***, но, невзирая на всю эту драму, я оставался чист сердцем. Я никогда не продавал наркоту беременным женщинам. Я помогал старушкам спускаться по лестнице. В этой странной неправедной обстановке мне удавалось сохранять свои моральные принципы. И несмотря на то, что я занимался дерьмовыми делами, у меня все же оставались границы, которые я бы никогда не пересек.

Я знаю людей, которые прошли через реальное дерьмо, они были ворами и убийцами, а затем изменили свою жизнь, нашли работу, завели семью и склеили черепки своей жизни. Ты можешь думать, что из-за того, что ты убил кого-то, с тобой покончено, чувак, и что тебя это будет трогать всю оставшуюся жизнь. Но может быть и по-другому. Если человек случайно причинил кому-то боль или совершил нечто ужасное, он всегда в состоянии исправить это, начав жить от чистого сердца, выбирая праведность, а не мусор.

Я сделал свой выбор.


Когда я был ребенком, всегда был кто-то, кто хотел украсть кроссовки прямо с твоих ног

Моя мать родом из Браунсвилла, Бруклин. Она выросла в том же доме, что и мать Raekwon на 1543 Ист-Нью-Йорк-авеню, в Говард-Хаузес. Кварталы Браунсвилла были самые дикие в то время. Спросите любого ньюйоркца, какая часть Бруклина самая суровая, и они ответят Браунсвилл.

По некоторым кварталам ты мог пройтись, по некоторым — нет. Однозначно нельзя было пройти ни через Браунсвилл, ни через Форт-Грин, ни через Пинк-Хаузес. Там в воздухе витали напряжение и насилие. Там всегда бывали не только драки, в которых нескольких человек порежут или заколют, но и перестрелки, иногда все это происходило одновременно.

Вот почему я не люблю возвращаться к своим старым кварталам; я чувствую, что духи моих старых товарищей взывают ко мне. Они до сих пор остались в районах, в которых их убили.

Когда я был ребенком, всегда был кто-то, кто хотел украсть кроссовки прямо с твоих ног, куртку и вообще все, до чего можно дотянуться. Если ты носил золотые цепи и прочие цацки, ты был обязан уметь стрелять или драться. И копы ничего не делали, чтобы пресечь грабеж или найти виноватых. Им было все равно.

А когда они все же вмешивались, в большинстве случаев это выходило нам боком. В начале 70-х годов правоохранительные органы относились к людям с пренебрежением. Бабушка не раз рассказывала, что полицейские из 73-го участка в Браунсвилле убивали людей в нашем районе. Она и многие ее друзья и родственники утверждали, что тех, кого ловили, избивали там же до крови, заковывали в наручники и увозили. Думаю, копы сажали их за решетку — в буквальном смысле. Вот как было опасно в Браунсвилле.

Просто войти и выйти из района было тем еще приключением. У матери четыре или пять раз выхватывали сумочку прямо у меня на глазах. Несколько раз ей приходилось вызывать полицию и просить проводить нас от вокзала до дома бабушки, потому что группа оголтелых подростков ждала за углом, чтобы стянуть у нее несколько долларов.

В каждом квартале и на каждой улице была как минимум одна банда или группировка. Ты не мог передвигаться между кварталами, если не знал нужных людей. Отморозки спускались с крыльца и набрасывались на тебя. «К кому ты пришел? Почему ты думаешь, что можешь пройти через мой квартал, если я тебя не знаю?»

Местные бандиты, одетые в спортивные костюмы Kangol, Puma и Adidas, ошивались на автобусной остановке возле китайского ресторана на Питкин-Авеню. В то время Питкин-Авеню была торговым районом в Браунсвилле. Там было полно магазинов одежды, нелегальных букмекерских контор и чуваков, торгующих травкой за углом. А еще была бойня, где забивали кур. Там в клетках сидели цыплята и куры, и мы с бабушкой ходили туда за свежими тушками.

lev radin / Shutterstock.com

lev radin / Shutterstock.com

Мы всегда с опаской передвигались по району. Помню, как однажды мы увидели чуваков, к которым приближался парень на скоростном велике. Один из них внезапно вскочил со скамейки, ударил парня трубой по голове, отобрал велосипед и сел обратно на скамейку. Мы просто продолжили идти, как будто ничего не происходило. Никто не попытался помочь и никак не отреагировал, хотя парень, которого ударили, лежал там, дергаясь и истекая кровью.

Одно из самых диких воспоминаний о Браунсвилле связано с Майком Тайсоном, который тоже вырос там. Это было в 70-х, до того, как он стал чемпионом мира или вообще начал боксировать. Мне было около восьми лет, я шел по Питкин-Авеню мимо букмекерской конторы, держа маму за руку, когда этот чувак подошел и сорвал серьги прямо с ее мочек. Оставил ее с окровавленными ушами и просто свалил.

Я был слишком мал, чтобы запомнить, как он выглядел в то время, но годы спустя, когда Тайсон стал знаменитым, моя мать увидела его по телевизору и поклялась, что это тот самый парень, который украл ее серьги. Это звучит безумно, и, конечно, у меня нет никаких доказательств, но это не помешало мне фантазировать в детстве, что множество бруклинцев и даже некоторые манхэттенцы могут сказать то же самое в адрес мирового чемпиона.


Обычно человек, даже если родился случайно, все равно зачат в любви, но осознание того, как я появился на свет, действительно меня потрясло

Я не знаю своего отца и откуда он родом, но мне бы очень хотелось это узнать. Основная причина, почему я практически ничего о нем не слышал, связана с тем, как я был зачат. Моя мать, вероятно, не хотела бы, чтобы я поднимал эту тему, потому что она ненавидит, когда я говорю об этом, но я — плод насилия. Мать рассказала мне, что отец обманул ее, заставив поверить, будто он фотограф, который хочет, чтобы она попозировала для него. Увещеваниями о естественной красоте и прочей херне он заманил ее в ловушку и воспользовался ею. Она никогда не выдвигала обвинений и даже не сообщила об этом.

Единственным человеком, который мог бы рассказать мне о нем больше, была подруга моей матери, Кэрол. В то время Кэрол считалась довольно симпатичной для Бруклина. Она любила вечеринки и зависала с моим отцом и чуваками, с которыми он тусил. Она принимала наркотики и в конце концов заразилась ВИЧ. Потом у нее случилась аневризма головного мозга, и в настоящее время она находится в психиатрической лечебнице в Бруклине. Теперь она ни черта не помнит.

Когда мне было лет десять, я часто спрашивал об отце, но мама мне ничего не говорила. Она молчала, пока я не вырос, хоть я и мучил ее расспросами в течение многих лет. Мой отец был недостающей частью головоломки всей моей жизни.

— А кто мой папа, ма? Кто он?

— Бог — твой отец! — отвечала она всегда.

Наконец, когда мне исполнился двадцать один год, мать поделилась некоторыми деталями. И объяснила, почему оставила меня: однажды ночью во сне к ней пришел Бог и сказал не делать аборт, потому что когда-нибудь ребенок станет великим человеком. Вот так она меня оставила.

Этот сон укрепил ее связь с Богом. Моя мать верующая, суперверующая, поэтому она всегда подчеркивает, как забавно вышло, что мое имя оказалось U-God.

— А теперь посмотри, каким ты стал, — сказала она мне однажды, словно подтверждая, что сон был вещим.

Она всегда подчеркивала, что никогда не жалела о своем выборе даже в трудные времена, с которыми нам пришлось столкнуться. На мой взгляд, нужно быть милосердным, чтобы любить ребенка, зачатого так, как я.

Когда она рассказала мне, я был в шоке. Обычно человек, даже если родился случайно, все равно зачат в любви, но осознание того, как я появился на свет, действительно меня потрясло. Вся эта ситуация казалась мне случайностью — в конце концов, моя мать не планировала ребенка, и уж тем более не от залетного ночного фотографа-насильника. Но мне пришлось принять этот факт, и я понял, что это не должно мне помешать стать великим. И все же я «продукт» обоих родителей. От матери мне досталось ее доброе сердце. А изворотливость я получил от отца. Кроме того, от отца — я знаю, что в матери такого нет, — я получил свой внутренний драйв. Ни у кого в моей семье его нет, поэтому, должно быть, это все же от отца.

По сей день я понятия не имею, где мой папаша. Даже если бы я хотел найти его, не знаю, с чего начать поиски. Маленькие обрывки информации, которые мать рассказала мне, когда я стал старше, это все, что я знаю о нем. Я хочу знать, кто он, что еще у нас общего. Хоть он и обманул мою мать, я все равно был его сыном. Какие черты я получил от него? Какие привычки? Какие заболевания? Много вопросов, на которые я никогда не узнаю ответов.

lev radin / Shutterstock.com

lev radin / Shutterstock.com

Первые двенадцать лет в моей жизни были только я и моя мама. Мы всегда были близки. Она воспитала во мне авторитетного мужчину, каким я являюсь сейчас, и сделала это сама в эпоху Эда Коха, в самые дикие времена, которые когда-либо видел Нью-Йорк.

1970-е, 80-е и 90-е были, вероятно, самыми жестокими. Еще до появления крэка Нью-Йорк балансировал на грани банкротства. Многие социальные программы были урезаны, а то и вовсе исключены из городского бюджета. Во всех пяти округах были свои опасные кварталы.

Грабежи, разбой, изнасилования, нападения и убийства были обычным делом. Не стоило поздно вечером ехать куда-то на электричке. До крэка на улицах Нью-Йорка царили героин и кокаин. Сутенеры, проститутки, продажные копы — все эти нью-йоркские клише на самом деле существовали и процветали.

С возрастом надо было тщательнее следить за своим окружением. В гетто, в кварталах, в этих опасных, жестоких районах города, ты всегда должен быть начеку, потому что в любой момент может случиться все что угодно. Там меня всегда окружали сумасшедшие чуваки. Это необязательно означало, что я с ними, но я должен был знать, что они делают, потому что если они дерутся, а я стою рядом, то какой-нибудь ублюдок мог врезать мне по башке, пытаясь дотянуться до кого-то, с кем у него разборки.

Так я и рос, наблюдая весь этот ***. Там ты всегда должен был быть в курсе происходящего. Тебе всегда нужно было остерегаться беспредельщиков. Ты всегда должен был быть на высоте. И по сей день все осталось так же для черного парня, живущего в нищем районе. Дело не в том, что ты вовлечен в происходящее дерьмо — потому что зачастую ты не делаешь ничего такого, — дело в том, что ты так ограничен и так закрыт в городской коробке, что обязан каждую минуту контролировать происходящее рядом.

Многие люди действительно не понимают, как такое взросление меняет человека на всю оставшуюся жизнь. Это меня испортило, и я никогда не стану прежним. У меня нет близких друзей. Я больше не могу общаться ни с кем из Парк-Хилла. Я не могу иметь дел с этими чуваками. Я не хочу иметь отношение к дерьму, что творится на улицах. Почему? Потому что так привык. Так что мне пришлось много всего убрать из своей жизни.

В конце концов мы уехали из Бруклина на Стейтен-Айленд и оказались в Парк-Хилле. В конце 1970-х социальное жилье там продавалось по хорошей цене. Это был шанс для моей матери и матери Raekwon переехать из Браунсвилла. Поначалу Парк-Хилл был ничего. Когда мы перебрались туда, это был рабочий район и коммуна. На дверях подъездов была сигнализация. За домами газон. В конце квартала школа.

Понятно, что я рос в отстойных кварталах Парк-Хилла. Когда мы только приехали, Парк-Хилл, большая часть Клифтона и даже близлежащий Стэплтон только что подверглись городской реновации. Там преимущественно жили чернокожие, сам район все еще выглядел новым, поэтому не казался таким суровым.

Парк-Хилл находится в частной собственности, но субсидировался из федерального бюджета. Это плохая комбинация, потому что федеральное правительство гарантирует владельцам, что арендная плата будет оплачена. Это может звучать хорошо, но только не тогда, когда ты платишь за аренду независимо от того, сделан ли ремонт и происходит ли обслуживание.

Поначалу все было не так уж плохо. Но потом все начало ломаться и рушиться, мы месяцами ждали ремонта, и иногда вовсе не дожидались. Владельцам домов было абсолютно наплевать на дома и на жильцов, Парк-Хилл становился все хуже и хуже.

Рубрика:
Чтение

Комментарии (0)

Купить журнал:

Выберите проект: