Великодушие свойственно тем, кто чего-то добился в жизни, — действительно успешные люди могут делать красивые жесты в сторону коллег. А развод, сложная финансовая ситуация, банкротство, запой и, соответственно, не очень адекватное психическое состояние — это все поводы лезть в конфликтные ситуации. На заре моей галерейной деятельности, когда еще не было даже «Вконтакте», я писала в журнал «Афиша», тираж которого был, по-моему, тридцать тысяч экземпляров. Я любила прихвастнуть, что знаю много умных слов, и однажды мне позвонил редактор рубрики «Выставки» со словами: «Лиза, нашу рубрику читают двести человек: художник, его мама и его друзья. Если вы будете продолжать употреб лять все эти термины, мы и этой аудитории лишимся». И это была правда. В то время арт-скандал, за исключением кражи в музее, не мог существовать как таковой из-за ограниченности медиапространства и недостаточного уровня развития рынка. Спасибо идеологии хипстерства, которая в 2007–2009 годах подпитала креативные кластеры, как «Винзавод» в Москве и лофт-проект «Этажи» в Петербурге: благодаря им искусством стала интересоваться молодежь. Грызня идет там, где есть деньги, которые можно поделить. В московском мире искусства все жестче — сообщество с элементами серпентария, где можно и целовать в щеку, и говорить гадости друг про друга. А в Петербурге нас мало, и мы все примерно на равных позициях. Ну что мне делить с Мариной Гисич или Анной Новой? Пять лет назад после международного фестиваля медиаискусства «Киберфест» у Анны Франц собрался круглый стол, где присутствовал московский галерист Сергей Попов. Он выступил с речью: «У вас в Питере ничего не получается потому, что нет конкуренции, вы должны вцепляться друг другу в глотки, как волки». Мы с девочками переглянулись и решили сделать наоборот: создали Ассоциацию галерей актуального искусства, в которой все участники имели одинаковое право голоса. Получился востребованный новостной повод — мы сделали несколько неплохих мероприятий. Москвичи посмотрели на нас и решили создать свою ассоциацию, только федеральную. Я туда вошла как петербургская галеристка. У нас было одно совещание, и на этапе юридических договоренностей все застряло.

Скандалы — это инструмент для повышения продаж. Всегда и везде. Он работает на узнаваемость бренда, и неважно, что это: марка, продукт или отдельный человек. Но иногда схема не срабатывает, как в истории с Сергеем Бугаевым. Я выросла на фильме «Асса», и для меня Бугаев всегда был культовым персонажем. Но, к моему величайшему сожалению, он стал заложником своего образа, как это бывает у большинства людей, к которым популярность приходит в раннем возрасте. Важно понимать, что большая часть художника Бугаева — это художник Новиков. После смерти Тимура Петровича в 2002 году Африка начал искать, куда уткнуться, — чувствовалась некая беспомощность, как у ребенка, потерявшего отца. Тут такая лакановская история: Отец с большой буквы, как субъект власти, который упорядочивает действительность и учит ребенка жить в обществе и соблюдать его законы, исчез, и с ним пропал ориентир. Бугаев пытался найти кого-то, кто смог бы дать ему опору, стенку сзади. Три года назад он стал доверенным лицом Путина, а Владимира Владимировича тоже можно назвать Отцом с большой буквы для большинства россиян. Скандал с верой в волшебство медиа стал попыткой самоидентификации. У меня есть смутное ощущение, что история с присвоением Бугаевым работ художников Новой академии изящных искусств была двусторонней игрой. Я помню картину на выставке «„Асса“: последнее поколение ленинградского авангарда» в Академии художеств, которую парой месяцев раньше видела у Олега Маслова в мастерской. «Люби процесс» — это хороший слоган, но давайте смотреть на результат. Они сливали скандальные работы через аукцион Vladey, и по его итогам видно, что пиар не удался, рынок не отработал.

Если Бугаев выбрал площадку официальной прессы, то Кирилл Шаманов использует SMM, он такой умелец пиявочного пиара. Его позиция — не про искусство, а про сохранение своего места в социуме. Как бы он ни старался казаться актуальным, но он транслирует ретроспективную историю. Вот он, мальчик из трудной семьи, одаренный безусловно, который вырвался из социальной задницы, преодолев преграды. И вся его жизнь происходит не здесь и сейчас, а вот там, где он сделал этот шаг. Это такой пример публичной психотерапии. Одно время он пытался меня троллить, и как раз на нем я научилась вести холивары, жестокие и бессердечные.

Скандал с Еленой Баснер получил такой резонанс потому, что немолодую женщину посадили в тюрьму при неподтвержденном факте ее участия в продаже коллекционеру Андрею Васильеву поддельной картины Бориса Григорьева «В ресторане». Из нее сделали козла отпущения, и проблема в том, что Русский музей не смог ее прикрыть.

Михаил Борисович Пиотровский — человек твердых принципов, поэтому скандалы к нему не прилипают. Русский музей грешит платными персональными выставками, и выставиться там для статуса ничего не стоит. Поэтому все хотят попасть в Эрмитаж. Однажды мне поступил вопрос в контексте моих теплых отношений с Димой Озерковым: «У меня есть двадцать миллионов рублей (на минуточку!), как сделать выставку в Эрмитаже?». Да никак. У Эрмитажа безупречная политика, поддерживаемая броней репутации Пиотровского. Он всегда борется за выбранные проекты: мы помним, как он встал на защиту экспозиции братьев Чепмен, на которых от посетителей поступили жалобы с обвинениями в экстремизме и оскорблении чувств верующих.

В политическом акционизме мне всегда видится аура спекуляции. Мне очень понравился проект про член в плену у ФСБ арт-группы «Война», которая выстрелила потому, что была смешной и не говорила штампованные дурацкие фразы. Потом они поймали волну, начали пиариться, получив премию «Инновация». Не очень внятный их перформанс про наследника Медвежонка — это попытка создать провокацию с использованием табуированной лексики и действий, такая жестикуляция для бедных. Вот Петр Павленский с невероятной фактурой мог бы заниматься life-sculpture — исследовать экзистенциальные возможности собственного тела, как это делает Марина Абрамович. Но он зашил себе рот в честь скандала вокруг Pussy Riot. Вот честно, Pussy Riot — это искусство? Ну нет. И да, хреново, что их закрыли в тюрьме. Если бы Павленский превратил свою акцию в саркастический жест, было бы больше отклика. Почему-то когда люди начинают заниматься политическим акционизмом, они очень быстро теряют чувство юмора, серьезно, с неистовым драматизмом относясь к себе. Основной фарс, который производит художник Павленский, — болезненные попытки сесть в тюрьму, их было пять, но с него даже штраф не берут.

«Фейсбук» — это реальный работающий механизм. Еще до него у меня был блог, я даже рожала практически онлайн. Постоянная текстовая практика помогает формулировать мысль. Это такая тренировка от Альцгеймера. Однажды я наткнулась в ленте на живое обсуждение арт-тусовкой моей манеры речи: мол, я изъясняюсь как гопница. А я действительно могу и очень люблю этот тип сленга. Я написала: «Спасибо, господа, приняла ко вниманию, я готова выслушать другие ваши претензии». Но все сразу заткнулись и свалили из холивара. После я предложила одному из участников дискуссии надавать ему по морде в рамках дуэльного кодекса. Мы с ним случайно встретились в Ночь музеев, он поинтересовался, будем ли мы драться, а я же пацан в смысле ответственности за свои слова, надавала ему пощечин. Тогда я утратила бойфренда: он не знал, кого спасать, меня или критика, поэтому на всякий случай стал прикидываться моим водителем. Бывает и такая реализация скандала. Еще у меня был конфликт в «Фейсбуке» с художником Игорем Пестовым, потому что он плохо поступил с Гисич, и я за нее вступилась. Она же не могла отвечать сама. Когда тебя обливают говном, ты парируешь только презрением, разворачиваешься и уходишь. Иначе будет свара, а это не комильфо для нас, петербургских девушек. Со мной можно подраться, но сложно поругаться, поэтому я хороший тролль. А вообще я учу своих сотрудников тому, что мы работаем с людьми с разными диагнозами и наша задача не обострять синдром каждого из них, а получить результат.